Демоны Микеланджело

Бьянки Джулия

— Врача, который приезжает из Флоренции.

— Ах, этого! Мессир Бальтасар.

— Мессир недавно умер в чумном карантине.

— Как такое возможно? — ахнула ключница. — Такой был знающий, опытный врач!

Они пришпорил лошадь, не дожидаясь, пока громоздкие створки ворот, обшитые кованной сталью, захлопнулись.

* * *

Они достигли городских ворот Флоренции глубокой ночью, долго припирались со стражниками, не желавшими впускать из из-за чумного карантина, размахивали подорожной, пока старший караула не догадался известить сержанта. Когда посыльный вернулся, их усадили в повозку, прокатили

по пустынным городским улицам и доставили прямиком в здание Синьории.

Впотьмах галереи казались бесконечными, тоскливыми и непривычно гулкими. Стражник объявил, что их ждут, затем втолкнул обоих в непримечательную дверь. Посреди скромно убранной залы горела всего одна свеча, но этого захлебывающегося сквозняком огонька было достаточно для отца Джироламо — единственного, кто находился в зале. Проповедник стоял у стены, пригвожденный к полу собственной длинной тенью, и более обычного походил на святого. Его щеки ввалились, кожа побледнела до голубизны, глаза сверкали как раскаленные угли, а губы были готовы выплеснуть проповедь, по силе равную урагану.

Однако синьор Буонарроти нимало не смутился — еще в дороге он успел сговориться с фра Пьетро, что омрачать святого отца рассказом о покушении на скульптора нет нужды. Микеланджело был готов скорее умереть, чем признать пророческий дар отца Джироламо или хотя бы тот факт, что прелат опередил его в прозорливости. Он собирался оправдать задержку в монастыре тем, что выяснил много полезного о повадках умалишенных. Фра Пьетро с радостью согласился поддержать его — кому охота получить взбучку? Ведь это он не сумел защитить синьора Буонарроти от укола чертовой иголкой. Сообщники переглянулись и молча ждали, когда святой отец завершит молитвы.

Три, пять, семь минут тянулись долго, как медовая капля. Микеланджело громко кашлянул и шепнул фра Пьетро, что должен торопиться в мастерскую — подмастерья слишком долго болтаются без надзора.

В ночной тишине даже шепот звучал набатом, отец Джироламо вздрогнул и вперил взор в точку на стене — аккурат между их головам.

— Со вчерашнего дня всех подмастерьев, учеников и школяров распустили по домам, дабы не подвергать смертельной опасности.

— Но моровое поветрие пошло на спал из-за холодов, — удивился Микеланджело.

— Угроза, нал ними нависшая, страшнее любого мора, — глаза святого отца сверкнули истовым огнем. — Дьявол грозит отнять их невинные души!

Проповедник вытащил из рукава и развернул длинную полосу ткани, поднес ее к свету. На широкой полосе парчи засверкали шитые золотом кресты.

— Сие орарь, иначе именуемый «стола», мы — слуги господа — возлагаем сей предмет облачения на выю [26] во время службы, как символ ангельских крыл! — отец Джироламо отбросил ленту на пол, как ядовитого гада, его передернуло от отвращения. — Кто, кроме самого отца зла, посмел бы превратить это знак добродетели в удавку?

26

Выя (уст.) — шея.

Микеланджело и фра Пьетро одновременно склонились над лентой, стали ощупывать и разглядывать ее, а голос отца Джироламо рокотал над их головами как предвестие гибельного урагана.

* * *

Вчера еще один отрок лишился жизни: ученик суконщика, его удавили

перед рассветом, когда ночь особенно темна. Хозяин отправил парнишку со срочным заказом в красильню. Но прошел и час, и другой, и третий — заказ и не думали доставить, раздосадованный задержкой хозяин сам помчался в красильню, узнал, что его порученец там и не думал появляться! Он, конечно, решил, что негодящий ученик подрался, стащил у торговки яблоко, ущипнул девицу, что свойственно юношеской природе, или нашкодил как-то иначе и угодил в каталажку. Он прямиком двинулся в караулку городской стражи — оказалось, никого похожего утром не задерживали. Но сержант отнесся к исчезновению подростка со всей ответственностью: отправился вместе с суконщиком к чумному карантину и вызвал доктора.

С наступлением холодов больных стало значительно меньше, поэтому чумная повозка объезжает городские кварталы один раз — ранним утром. Солнце об эдакую пору встает поздно, в потемках любое тело можно принять за умершего от моровой язвы. Тело паренька неминуемо угодило бы в чумной ров, но могильщик заметил на шее блескучую ткань и захотел разжиться. Благо подоспел доктор, отобрал орарь, осмотрел мертвеца, а потом без проволочек известил сержанта о новом удавленнике.

Глава 13

Пока отец Джироламо повествовал о скорбном происшествии, скульптор обернул расшитую ленту вокруг собственной крепкой ладони, подошел к фра Пьетро и резко, без предупреждения, провел тканью по его щеке, задев шею. Доминиканец вскрикнул и схватился за лицо — на коже появилось несколько тонюсеньких царапинок:

— Какого пса… Тьфу!

— Микеле — ты в своем уме? — зарокотал отец Джироламо, бросаясь между ними. — Что ты творишь? У тебя осталось хоть что-то святое?

— Мой ум светел, как никогда, ваша святость, — учтиво поклонился синьор Буонарроти и вернул полоску ткани святому отцу.

Проповедник чуть заметно поморщился. Он избегал подчеркивать собственное положение городского правителя и запрещал это делать нижестоящим — будь то монахи, просители или служащие Синьории, однако не стал поправлять скульптора.

— Даже на грубой коже фра Пьетро остались царапины, если эту штуку использовали как удавку, шея и подбородок паренька должны быть сильно расцарапаны. Чтобы достаточно сильно затянуть ленту, ей придется измять. Однако на ткани, какой она попала в мои руки, нет следов от заломов.

— Какая разница, чем удавили мальчишку? — простодушно спросил фра Пьетро.

— Невозможно понять, кто есть преступник, если не установить с точностью, как именно происходило убийство, — объяснил бывшему пикинеру святой отец.

— Помните, чему нас научила матушка-аббатиса, фра Пьетро? Сумасшедшие живут в своем мире. Всю дорогу домой я пытался нарисовать этот мир. Кем мнит себя человек в позолоченном венке из виноградной лозы? Актером? Языческим богом Вакхом? Зачем ему перемазываться белилами? Бегать нагишом, не замечая холода? Что если он воображает себя прекрасной белоснежной статуей? Я попытался отворить двери в его мраморный мир, войти и оглядеться. Но кругом я нашел только холод, пустоту и одиночество изваяния на пьедестале. Универсум, в котором нет места живым. Тоска обрекает его бродить в поисках спутников в пути по этой мраморной пустоши. Когда он отнимает жизни несчастных, то всего лишь производит ритуал посвящения, приглашает их души в свой мир.