День ангела
Шрифт:
Он чувствовал, как его вытаскивают из тепла дрожащей воды, из беззвучного марева. Его вытаскивали медленно, причиняя ему несильную, немного даже приятную, тянущую боль и что-то при этом ломая внутри с таким незначительным слабеньким хрустом, как будто ломали прозрачные раковины.
– Он, что, умирает? – вдруг прямо над ухом спросила Сесиль.
Последнее слово было уж слишком горячим. Настолько горячим, что его температура оказалась достаточной для разрушения той комбинации душевных и телесных элементов, которая устремляла его к смерти. Комбинация смерти, не выдержав, распалась, и освободившиеся элементы сгруппировались в новом порядке.
Мэтью Смит постарался как можно шире открыть
Анастасия Беккет – Елизавете Александровне Ушаковой
Лондон, 1938 г.
На прошлой неделе Мэгги, которая вместе с мужем уже три месяца как вернулась из России, сказала, что Уолтер Дюранти в Лондоне и разыскивает меня. Я запретила ей даже произносить при мне это имя. Она согласилась насмешливо и, кажется, не поверила тому ужасу, с которым я приняла ее новость. Утром в субботу после долгих дождей и тумана проглянуло солнце, и я вышла немного подышать. Иду по Пикадилли, прохожу мимо Академии художеств, и вдруг кто-то хватает меня за локоть. Лиза, я поняла, что это он, я почувствовала. Да я и гулять-то пошла, надеясь, что он меня где-нибудь выследит, только не сознавалась себе в этом до последней минуты. Он сильно похудел и, как говорила наша мама, «пожух». Под глазами прокуренная чернота. Одет, как обычно, с иголочки. Сколько же мы не виделись? Почти три года.
– Прошу тебя, – сказала я, – оставь меня в покое.
– Я скучал, – ответил он и провел рукой по моей шляпе, как будто погладил меня по голове. – Я сильно скучал, моя девочка.
– Оставь меня! – закричала я.
На нас начали оглядываться.
– У меня умер муж.
– Я знаю. Пойдем посидим где-нибудь.
Он подозвал кеб, и я покорно пошла за ним, как овечка. Водитель спросил, не хотим ли мы откинуть крышу, потому что стало совсем тепло. Уолтер сказал, что не надо. Потом назвал какой-то адрес. В машине он, не говоря ни слова, притиснул меня к себе, и я услышала знакомый бешеный стук его сердца. За всю дорогу ни он, ни я не сказали ни одного слова.
Живет он довольно далеко от центра в гостинице «Флемингс Мэйфер», дорогой и очень комфортабельной – он любит такие, – и занимает там две комнаты с просторной кухней. Лиза, я должна рассказать тебе все. Я расскажу. Мне очень хочется разорвать это письмо, но я не разорву и допишу его. Уолтер сел на кресло у кровати и посадил меня к себе на колени. Я попыталась вырваться, но он меня не отпустил.
– Прежде чем я возьму тебя, – сказал он очень просто, – я должен поверить в то, что ты мне не снишься.
И тут же начал медленно раздевать меня. Он стащил с меня жакет и бросил его на пол, туда же полетели шляпа и шарф. Обеими ладонями он обхватил мое лицо и натянул кожу к вискам. Потом он сильно, до боли, поцеловал меня в грудь через платье. Меня как будто парализовало. Я чувствовала, что нужно вскочить и бежать. Даже показалось, что я уже вскочила, уже убегаю. На самом деле я не двигалась, только ловила воздух открытым ртом, хотя в комнате было прохладно. Когда я осталась в одном белье, он вдруг повернулся вместе с креслом, не выпуская меня, и мы отразились в зеркале. В зеркале я увидела, какой он белый, как будто лицо его осыпали зубным порошком, с блестящими расширенными глазами. Он слегка улыбался. Я знаю эту его улыбку, и радостную, и одновременно больную. При этом он словно бы и в самом деле проверял, не снюсь ли я ему: проводил пальцами по моему лицу и внимательно смотрел на то, как каждое его движение отражалось в зеркале. Потом обхватил меня обеими руками и вместе со мною рухнул на кровать.
– Ты знаешь, что сейчас будет? – спросил он. Руки его стали очень холодными. – Молчи и не рыпайся!
Тут же я почувствовала его внутри, и через секунду меня охватил тот веселый покой, который
Мне хотелось смеяться, но я спохватилась, испугалась того, что делаю, и начала плакать. А он ведь всегда любил, когда я плачу в постели: говорил, что ему становится только теплее.
– Ну, вот, моя детка! Да что ты вцепилась в свою рубашонку! Ты что, от меня прячешься?
Он скомкал, отбросил в сторону мою рубашку и начал покрывать все мое тело не поцелуями, а быстрыми яростными укусами, от которых я, не переставая плакать, в голос захохотала.
Дальше не помню. Может быть, я даже потеряла сознание на какие-то секунды. Не помню. Не знаю. Помню, что он лежал рядом, уткнувшись в мое плечо, и спал, громко всхрапывая. Он и раньше часто засыпал так. Я отодрала его от себя, он даже не почувствовал этого, и встала. Все пылало во мне: грудь, живот, ноги, руки. Я не шла, я летала по комнате, все время натыкаясь на предметы, как будто меня ослепили. Потом все-таки нащупала дверь в ванную и приняла душ, который был еле теплым. Завернулась в огромный халат, пахнущий его телом, и вернулась в комнату. Он спал, открыв рот. Я вспомнила Патрика, которого больше нет, и мне пришло в голову, что первый раз за все время нашей с Уолтером связи я могу не опасаться, что Патрик узнает, где я была и с кем. Эта мысль показалась мне такой дикой, что я застонала вслух, и тут он проснулся.
– Иди ко мне, – сказал он хрипло.
Как я все помню! И этот его хриплый заспанный голос, и то, как он приказывает: «Иди ко мне!»
– Довольно истерик, – добавил он.
Я прижалась к стене, замотала головой, тогда он легко вскочил и, очень худой, со своим пристегнутым к колену протезом, забегал, хромая, по комнате.
– Я приехал забрать тебя к себе. Ты станешь миссис Уолтер Дюранти.
Я и слышала, и не слышала его. Он, может быть, бредил.
– Жена умерла, я свободен. С Москвой тоже кончено.
– Большевики выгнали тебя? – пробормотала я.
Он покачал головой, лег поверх одеяла, накинул на ноги простыню и закурил.
– Большевики! – весь скривился от отвращения. – Стадо мародеров! Я терпел их, пока мне было удобно. Они платили мне. Да, я лгал. А твой Беккет не лгал. Он что, изменил этот мир?
Я начала одеваться. Он опять вскочил, обхватил меня обеими руками и опять бросил на кровать.
– Я ревную. Ты была хорошей женой своему парню. На Страшном суде повторю. Ты была ему хорошей женой. Ты старалась. Он тебя не заслуживал. Тебя нужно много любить, понимаешь? Не так, как твой Беккет, а много, подолгу. И часто. Почаще, почаще!
– Отпусти! – попросила я.
– Тебя отпустить? Ни за что. А с чем я останусь? Ты не забыла, что я одинок, как Иов?
– У тебя же есть сын, – вдруг вспомнила я, – ты мне сам говорил…
– А кто мне докажет, что это мой сын? – дернулся он. – Ведь ты ее видела?
Я промолчала.
– Она меня съела.
Я вспомнила, что эта московская домработница всегда вызывала в нем какой-то суеверный страх.
– Я удрал оттуда, а она приходит ко мне по ночам и пьет мою кровь. Сегодня мне снился полный таз крови, в который она бросает подушечки моих пальцев. Я чувствовал, как их отрезали. А ты говоришь, чтобы я тебя отпустил! Мне однажды сказали, что она погибла. Но я не поверил. Она вернулась через месяц и сказала, что это она так пошутила со мной. А потом приехала ее мать, совсем без зубов и вся серая. Катерина не впустила ее в комнаты, чтобы мать не испачкала там. Я дал ей денег, а через два дня Катерина сказала мне, что соседи ограбили мать из-за этих моих денег и задушили ее. Я не поверил. Я не верю ни одному ее слову. Когда из Парижа пришла телеграмма, что Клер умирает, я удрал. Но она пригрозила мне. Она сказала, что они все равно не оставят меня в покое.