День ангела
Шрифт:
– Они? Коммунисты?
– И коммунисты тоже.
Страх его сильно передавался мне, хотя я не до конца понимала, о чем он говорит.
– Чего ты боишься?
– Я ведь рассказывал тебе. Тогда, после войны, я приехал в Париж, и мы устроили общество сатанистов. Я тебе это говорил. Нас было много. Мы все повторяли, что не хотим жить, но мы боялись смерти. Поэтому мы стали поклоняться ему. Просили у него защиты. У нас были оргии, дикие пьянки… Он сильно помог.
Я быстро оделась и побежала к двери. Уолтер не удерживал меня, не шевелился: он пристально смотрел в угол. Мне показалось, что он видит там кого-то. Дверь была
– Мы женимся, да? Ты согласна? – глухо спросил он.
Я все не могла открыть этот проклятый замок!
– Мы можем венчаться в твоей русской церкви. Поедем в Париж, обвенчаемся там.
Наконец я открыла дверь и бросилась бежать по узкому темному коридору. Как добралась до дома, почти не помню. Я не смею даже думать о нем. Тем более жалеть или тосковать по нему.
Вермонт, наши дни
Через неделю Матвея Смита, чудом выжившего, очень больного молодого человека, перевели из реанимации в палату. Лежать в гипсе безотрадно для любого, но лучше лежать все же в гипсе, чем в тесном гробу под землею и слушать густые подземные звуки: то лавы, желавшей извергнуться с треском, то разных ископаемых. Впрочем, никто ведь не знает и самого главного: молчат ли там люди? А может быть, тоже вопят беспрестанно? Лежи там и слушай их грустные вопли. Нет, лучше уж в гипсе.
Беда была в том, что Матвей вдруг напрочь забыл, через что он прошел, чего избежал волей чуда, и начал терзать всю семью. Во-первых, он выгнал Сесиль, которая плакала. Хотел было выгнать и мать, но она так испуганно глядела на него своими преданными глазами, что Мэтью сказал: «Оставайся». Короче, остались и мать, и отец, а Сесиль, похудевшая за последнюю неделю, вошла в свою комнату, которую она делила с Бетси – влюбленной в театр, но скучной девицей, – и тут же заснула.
Во сне она увидела, как доктор, похожий на пирата, у которого оливковая кожа немного блестела, как будто ее чем-то смазали, явился, чтоб снять с ее брата каркас. Сесиль стояла рядом с кроватью, и тут же стояли родители. Сам Мэтью был виден расплывчато, смутно: истаял за время болезни. Доктор долго возился, но, когда он наконец расколол гипс и в руках у него остались два больших белых куска, сохранившие форму юношеского тела, Сесиль закричала от страха. Самого тела на кровати не было, была пустота. Их всех обманули, он умер.
Длинная и прямая Бетси, которую за ее рост часто приглашали сниматься в массовках, где просили ничего не делать, а только открыть слегка рот, как будто она удивилась, щипала Сесиль за плечо.
– Сесиль, ты кричишь! Ты кричала, Сесиль!
Сесиль рывком села на кровати. Вокруг была звенящая, полная света тишина. Но Мэтью был жив! Она сразу же вспомнила это. И тут же со жгучей радостью, залившей ее яркой краской, вспомнила еще одного человека. Поскольку он тоже был жив и был очень ей дорог. Ей стало и стыдно, и горько, и нежно. Стыдно, потому что Мэтью лежал в гипсе, а нежно и горько – от силы любви, которая (так с парусами бывает, когда налетает взволнованный ветер!) тотчас же раздула собой ее душу, и эта душа заиграла, забилась.
– Сойер спрашивал, не вернулась ли ты, – осторожно сказала Бетси.
– Когда?
– Все время, все время! Раз пять меня спрашивал!
– А где он сейчас?
– Откуда я знаю? Возьми позвони.
Сесиль покачала головой. Она до сих пор не была уверена в том, какие отношения связывают ее с красавцем и общим любимчиком Сойером-Пресли. За день до того, как бедный Мэтью попал под машину «Лендровер», Сесиль ночевала у Сойера и там же лишилась невинности. Во всей русской школе она одна лишилась невинности так поздно: почти в восемнадцать. Но в том, что так поздно, повинен был Мэтью, который следил, доносил тут же папе и вечно готов был убить всех бойфрендов. Их было немного, но все-таки были.
Бенджамен Сойер покорил сердце Сесиль в самом начале учебы, когда все пришли на костер и там начали петь. Мэтью и Сесиль спели тогда романс «Отвори потихоньку калитку», Бетси – знаменитую русскую колыбельную «Спят усталые
Несчастного красавца между тем усадили на траву поближе к огню и в руки ему опустили гитару. Похожий на Элвиса Пресли столь сильно, что мать не сумела бы их различить (случись бедный Элвис живой и здесь, в школе!), Бенджамен Сойер исполнил русскую народную песню про Анну Каренину:
Тут Вронский явился, подлец и пройдохаИ белый к тому ж офицер,Его породила другая эпоха,И не жил он в СССР!А бедная Анна пошла до вокзалуИ робко легла на пути.Ее в те ужасные дни капиталуНикто не подумал спасти!Подайте ж, братишки, подайте, сестренки!Подайте хоть хлеба кусок!Поскольку у той, у Карениной Анны,Остался сиротка-сынок!Он бродит по свету, он просит прокорму,Страдая от грубых людей!Подайте, братишки, подайте, сестренки,Вас просит Каренин Сергей!Ему долго хлопали, а впечатлительная Надежда, хохоча, не удержалась и прямо в переносицу расцеловала артиста. С этого вечера Сесиль потеряла покой. Ее глаза, в которых голубизна стояла, как вода растаявшего на солнце сугроба стоит иногда в затаенной ложбинке и слушает пение птиц в поднебесье, – ее глаза следили за Элвисом Пресли с такой неподдельной и чистой любовью, как будто он был не земным человеком, но ангелом, вестником светлого чуда.
И вскоре была эта ночь, эта радость. Сесиль почти и не помнила, как она оказалась в комнате Бенджамена между одиннадцатью и двенадцатью часами после захода солнца. Но солнце зашло, и Сесиль оказалась. А Бенджамен потом долго не спал, а рассматривал ее, крепко спящую, с таким удивлением, как будто это была первая девушка, которая заснула на его плече с такой безмятежной доверчивой радостью.
Сесиль, правда, вскоре проснулась, и Бенджамен вдруг поцеловал у нее руку. И крови-то было всего ничего, а ей говорили, что может быть больше. Она приняла душ, заплела косу, ни разу не взглянув в зеркало, поскольку смотрела на Бенджи. Лицо его было порывистым, нежным и лучше намного, чем даже у Пресли. Потом они шли по росе к ее корпусу, но Бенджи молчал, и душа ее ныла. В прошлом году в школе ставили спектакль «Юджин Онегин», и ей поручили Татьяну. Сейчас бы она ее лучше сыграла, ей все стало очень понятным про жизнь. Проводив ее до двери, Бенджамен Сойер дотронулся до ее плеча и сразу убежал. Причем не к себе, в пятый корпус, а может быть, в лес или, может быть, в горы. Короче, умчался, следа не оставил. А днем на уроках почти не смотрел. Потом была спевка и яростный ливень. И Мэтью, который следил в оба глаза. Потом все бежали, спасаясь от ливня. И Бенджи, догнав ее, обнял с разбегу. Их руки сплелись, их дыхания спились. Вокруг было столько воды, все бурлило.