День без конца и без края
Шрифт:
– Я могу только с разрешения. Но акулы не моржи, по-тунгусски не понимают, - улыбается Василий.
– Это намек?
– Ну, что вы? Так уж с ходу намекать на ваши зубы? Вы можете когти выпустить.
– Выходит состязание в глупости, - Муся улыбнулась.
– Пойдемте лучше купаться.
Яркий солнечный день. Муся и Василий идут по тропинке цветущим садом. Они выходят на берег пруда, поросший раскидистыми ветлами, наклоненными над водой. Муся мгновенно скинула сарафан, и не успел Василий стянуть сапоги, как она уже ласточкой
Василий ловко вскарабкался на наклонную ветлу, стал на толстый сук, балансируя руками, выбрал момент равновесия и, сильно оттолкнувшись, полетел вниз головой. Бух! И надолго пропал под водой.
Муся уже тревожно поглядывала по сторонам, когда он с шумным выдохом, словно кит, вынырнул перед ее лицом.
– Ай!
– вскрикнула она от неожиданности.
– Не бойтесь, я не морж.
– Да ну вас!
– надула она губы.
– Я уж бог знает что подумала.
– Неужели обо мне?
– Да ну вас!
– и, резко выкидывая руки, поплыла к берегу.
Василий плыл за ней. Она вышла первой, легла на полотенце, подставив лицо, шею, грудь полуденному солнцу. Он лег рядом.
– Скажите, Василий, может ли талант переродиться под воздействием так называемой среды? И превратиться в обыкновенную серость... приспособленца. Нет, хуже - в пиявку!
– Как вы хотите, чтоб я ответил? По-научному или попросту?
– Как угодно.
– Если человек с умом и честью, то никакая среда его не испортит. А если у негр чести нет, то нет и не было таланта. Потому что талант - это прежде всего искреннее и честное отношение к жизни. Иначе он не сможет верно отразить явления жизни. Какой же это талант?
– Но ведь говорят же - злой гений?!
– Там в основе не талант, а изворотливость.
Муся надела сарафан, но оставалась сидеть, глядя в воду. И Василий сидел. Помолчали.
– Кто-то перед вами оправдывался? На среду сваливал?
– спросил Василий.
– Ну, не так чтобы оправдывался... Но намекал.
– Вся штука в том, из чего человек вырос. На какой закваске? Из каких убеждений? Я шесть лет провоевал. Всякое видывал. Но такое, чтобы честный человек да еще талантливый превращался в подлеца - не видел. Такие люди либо ломаются, гибнут, либо выбывают из игры.
– Да. По крайней мере, надо, чтобы так было.
– Именно! Ведь вся ваша селекция построена на этой закономерности выращивать такие разновидности, такие сорта, которые сопротивлялись бы окружающей среде, смогли бы выдержать ее напор. А для этого что берется? спрашивает, улыбаясь, Василий.
– Элита.
– Но не по видовому родству, а по качеству.
– Он поднял палец.
– С такой биологической аналогией можно далеко зайти, - усмехнулась и Муся.
– Яблоко не далеко падает от яблони. Или - овес рождается от овса, а пес от пса.
– Кстати, мы готовим комплексную
– предложил Василий.
– Попасть в такую экспедицию не просто.
– Я знаком с Вольновым. Хотите, поговорю?
– Я сама с ним знакома...
Он усмехнулся как-то извиняюще:
– Вы все такая же... несговорчивая. Отцовский характер.
– А вы все еще любите в тунгуса играть? Как у отца на практике. У костра потешаться?
Он опять невесело усмехнулся:
– Да нет, я уж натешился. Шесть лет из фронтовой шинели не вылезал.
– У каждого своя война, - сказала она серьезно.
– Сколько всего накопилось - и слез, и злобы.
– А я вот встретился с вами и словно в другой век перелетел, в старую жизнь.
– Туда пути заказаны.
Они встали и пошли опять садом. Возле общежития Муся подала ему руку:
– До свидания!
– Подумайте насчет экспедиции.
– Мне думать нечего. Все зависит от начальства.
– Тогда считайте, что вы зачислены.
Муся усмехнулась:
– Значит, до встречи в Якутии.
Вниз по реке Лене плывет старый рыболовецкий карбас, похожий на Ноев ковчег. Члены экспедиции - их пять человек - расположились на палубе. Тут же лежат палатки, рюкзаки, кухонный скарб, теодолитные треноги, ящики с гербариями и коллекциями, весла, сети рыболовецкие и даже лодка.
Муся держится особняком. На ней шаровары, сапоги и брезентовая курточка с капюшоном. Она даже на палубе ухитряется перебирать гербарные сетки, заполнять листы. Из мужчин, кроме Василия, еще трое; все они заросли бородой, и трудно определить, кто из них моложе, кто старше. На них сапоги и такие же, как на Мусе, куртки. Они похожи скорее на рыбаков, чем на ученых.
Худой и важный начальник экспедиции Филипп Лясота, как заправский рыбак, курит трубку. Близко к нему держится завхоз экспедиции Лебедь, ничем не примечательный, разве что диковинной шапкой из нерпичьей шкуры да пухлыми розовыми щеками.
Пятый член экспедиции, коренастый светлобородый Макарьев, лежит, опершись на локоть, и всю дорогу насвистывает. Кажется, ему нет ни до чего дела.
В рулевой будке за штурвалом в обыкновенной кепке старшина этой посудины. Он тянет цигарку и лихо сплевывает в реку через открытое окно. Время от времени он кричит в трубку трюмному:
– Эй, машина! Ты чего там? Спишь или семечки лузгаешь? Прибавь обороты!
Из-за кривуна карбас выходит на широкий плес. На пологом берегу небольшая деревня, узкий клин желтеющих полей глубоко врезается в тайгу.
– Будем приставать?
– спрашивает Василий Мусю.
– По мне везде интересно. Как начальство, - она кивает на высокого тощего Лясоту с редкой рыжей бороденкой.
– Филипп, пристанем?
– спрашивает Василий.
– Местность глухая, - отвечает тот.
– Надо обследовать.