День гнева
Шрифт:
– Что надо?
– по возможности грозно спросил Виктор.
– Эдик, а, Эдик?!
– не то позвал, не то - ошибся ли - поинтересовался голос, перемешанный с жидкой кашей. Виктор глянул в глазок. Вполне приличный алкоголик мягко покачивался из стороны в сторону.
– Нету здесь никакого Эдика!
– уже бодро вскричал Виктор.
– А где же он?
Тут уже не выдержала окрепшая духом Алуся:
– Шатаются тут всякие! И моду еще взяли чуть ли не каждый день! Понимаешь, Витюша, обложили меня эти сволочи! И откуда берутся? А ну, мотай отсюда, пьянь подзаборная!
Грустный,
– А когда же будет Эдик?
– Через неделю!
– рявкнул Виктор, а Алуся, посмеявшись, поправила:
– Через десять дней!
– Я зайду тогда - пообещал алкоголик и нажал на кнопку вызова лифта.
Лифт подошел, алкоголик уехал, Виктор оторвался от глазка, Алуся прижалась к Виктору. После ненужной суеты обоим стало тепло и хорошо, и они быстро возвратились в комнату. Во время снимания штанов тяжелый "магнум" вывалился из кармана и упал на пол с трескучим стуком.
– А он не выстрелит?
– с опаской спросила Алуся.
– Он - нет, - сказал Виктор, давая ясно понять, что выстрелит нечто другое.
...Где-то часа через полтора, выпивая на кухне с устатку, Кузьминский вспомнил о деле и, прикинувшись ревнивцем, спросил:
– Чего Ваньке Курдюмову от тебя надо?
– Тоже, что и тебе, - хихикнув, ответила Алуся, но увидев как сурово насупил брови Кузьминский, поправилась, отвлекая и завлекая: - Да шучу я, супермужичок ты мой! Прощался Курдюмов со мной, надолго прощался. Улетает в эту ночь. Улетел, наверное.
19
Кривую, трехствольную коренастую сосну эту, аккуратно с трех сторон прикрытую многолистными березами, он выбрал еще вчера утром. Ближе к ночи, легко взобравшись на нее, проверил сектор наблюдения - вполне достаточный, подготовил для себя, а, значит, с любовью, гнездышко для недолгого сидения и, спустившись, осмотрел его снизу. Не видать.
Сегодня от отдыхал у сосны с 16 часов. Лежал на пожелтевшей осенней травке от сегодняшнего беспрерывного солнца. Но земля уже была холодна: спасали только брезентовая, утепленная для подобного дела, куртка и штаны. Низкое теплое солнце разморило слегка, и он, прикрыв лицо каскеткой, позволил себе вздремнуть часок. Проснувшись, энергично и жестко размялся, легко перекусил: несколько бутербродов и крепчайший сладкий чай из термоса - в последний раз пе ред делом. В 19.30 - уже смеркалось - он забрался в свое гнездышко. Делал он все это таясь и в стремительной скрытности. Хотя работодатели гарантировали непоявление здесь охраны, но береженого бог бережет.
Эта дача, как, впрочем, и многие в этом заповеднике, пустовала уже месяц. Ничего себе дачка. Не для самых главных, конечно, но участок в полтора гектара, лесок, ухоженный сад, теннисный корт, флигель и сам дом в два этажа, весело и без халтуры построенный. Им бы жить да жить здесь припеваючи, а вон как судьба повернулась.
Стемнело прилично. Он неспешно раскрыл свой кейс и стал собирать винтовку. Прикрепил оптический прицел ночного видения к стволу, выдвинул и расправил складной приклад и,
Полный гражданин в сером костюме появился на участке в 21.20. Он вышел из основного дома, в трех окнах которого уже минут пятнадцать горел свет. Гражданин, спустившись с крыльца, постоял недолго, отвыкая от электрического света, и, согнувшись, на цыпочках, как в плохих детективных фильмах, двинулся к флигелю. У флигеля покопался в ящике для садового инвентаря, выбрал штыковую лопату и, продолжая таиться, направился к саду. Зря, дурачок, прятался, кто его мог увидеть в такой темноте, кроме того, кто смотрел в оптический прицел ночного видения.
Гражданин уверенно выбрал дерево, которое, видимо, нуждалось в заботливом хозяйском уходе, и, опять, воровато оглядевшись, вонзил лопату в любовно обработанную садовником у самых корней яблони землю. Копал он неумело, но лихорадочно торопясь. Стрелок на дереве досадливо поморщился: глаза бы не глядели на эдакое. Не любил он плохой, непрофессиональной работы.
Сильно раскорячившись, гражданин глубоко нагнулся, не жалея рукавов серого дорого костюма, вытащил из ямы ящик и поставил его на незатронутую его собственной деятельностью, как землекопа, часть лужайки перед садом.
Ящик самый обыкновенный, фанерный. В таких с юга добрые дальние родственники в Москву яблоки и груши присылают. Гражданин варварски жестоко - лопатой - вскрыл ящик и извлек из него большой портфель с упитанными боками. Открывать портфель не стал, замок проверил и все. Оставил портфель в покое на лужайке, а ящик бросил в яму. Поплевал зачем-то на ладони, взялся за лопату и кое-как забросал яму и ящик землей. Стрелок опять поморщился: и эта работа была исполнена отвратительно.
Гражданин в сером костюме легко выпрямился, освобожденно вздохнул и, взяв портфель за ручку, поднял его.
Все. Теперь его работа. Не трусливая истерическая халтура, не бабья жажда мести и крови, не садистическое удовольствие убивать - работа. Точная, просчитанная до каждой мелочи, настоящая профессиональная его работа, которой он гордился.
Стрелок дождался, когда гражданин в сером костюме повернулся к нему затылком и нежно, со сладострастной осторожностью притянул поближе к себе спускной крючок.
Два звука во тьме: один - вроде коврик вытряхнули, другой - бревнышко упало на траву. Два очень тихих звука во тьме.
Гражданин в сером лежал на траве, не выпуская из правой руки ручку портфеля. Что редкость. Обычно пальцы расслабляются и вещь, которую они сжимали, отлетает чуть в сторону. Стрелок продолжал смотреть в прицел ночного видения.
К лежащему гражданину подошли двое в черных кожаных куртках, в черных широких модных брюках, в черных штиблетах. Один стоял и, лениво поворачивая голову, через непонятные очки осматривал окрестности, а другой склонился - нет, не над гражданином - над портфелем. Повозился немного, открыл, заглянул, вытащил какую-то бумагу, пробежал глазами, удовлетворенно покивал, вернул ее на место, закрыл портфель, поднялся и коротко, приблатненно свистнул.