День крысы
Шрифт:
— Стоило меня отпускать, — сказал я ей укоризненно.
— Это ты вчера его отпустила, Верка? — спросила та, которая вчера предложила унести Аню.
— Не вчера, — оскорбилась Верка. — Врёт, как козёл. — Неделю назад — да, отпустила. Вчера его Сергей задушил. Быстро так, сразу. Как этот его достал, непонятно. А позавчера он из подвала исчез, кто его выпустил? Не я.
Никто не признался — кто отпустил.
— Прощелыга, — с удовольствием сказала Верка. — Проходимец. И ещё врёт, как сивый мерин.
— Так козёл или мерин?
Маленькая
— Давайте уколем ему стимулятор, — задумчиво предложила она. — И пусть он подохнет от спермотоксикоза. Глянь, как вытаращился! Ты что, поверил, что я тебя трахать буду?
Она повела передо мной крепеньким бюстом с тёмными налитыми сосками и заржала, как пони. А я и правда чуть было не решил, что они тут озверели без мужиков.
— Ты гад, — сообщила она проникновенно.
Ну вот, теперь ещё и гад.
— Девчонки, — сказал я осторожно. — Что я такое сделал-то?
Моих слов будто не слышали.
— Иуда хуже насильника, — заявила, поднимаясь, Аня.
Точно, Аня! Я даже вздрогнул, когда немытая, в рваном халате под ватником баба подошла ко мне и свирепо заглянула в глаза. Живая, и никаких следов от лопаты на лбу. Фанатичный блеск в глазах лишал желания исповедаться в особенностях интимной жизни, так что я проглотил заверения, что я не насильник и вообще смирный.
— Знаешь, что, подлюка? Сегодня ты никого не изнасилуешь.
Она так нехорошо улыбалась.
— Ань, ты что это собралась делать, — попыталась нерешительно возразить Верка. — Ты разве знаешь, как такое делают?
— Как, как! Как кота! Просто.
— Ань, ты же сама говорила, он вам помочь пытался, — на этот раз вмешалась немолодая рыхлая женщина с бледным лицом. — Серёгу не одолел, но если бы знал, что тот левша…
— Брось, Тамара! Всё честно, — оборвала её девица с крепеньким бюстом. — Так и надо! Знаете, можно леской, затянуть и дёрнуть…
— Как бы ни так, за меня он заступался! Свою шкуру вытаскивал.
— Какой там леской, щипцы надо или ножницы. И прижечь.
— Прижигать ещё? Обойдётся!
Действия мужчин бывают очень мерзкими, но они хотя бы подчинены логике. Скажу честно — я растерялся, когда цепкие ручонки этих фурий опять вцепились меня, связанного по рукам и ногам. Придавили к земле плечи и руки, рвали джинсы и расстёгивали ремень…
Слишком быстро и невразумительно всё происходило. Потом я ослеп от боли в паху.
Потом почувствовал, что меня поднимают.
— Иди-иди, — приказал знакомый женский голос, а у меня не было сил послать её в ответ.
— Уходи, не фиг тут помирать! Да вали, или нравится мучиться?
Идти я не мог, но меня так толкнули в спину, что я сделал
Солнце, летнее солнце, жаркое, слепящее. И очень хочется пить. Надо пойти, купить воды в киоске.
— Какой тебе воды? Газировки в гастрономе нет!
Наверное, нет. Да и денег у меня только пятнадцать копеек — на мороженое, сегодня должны завезти. Только бы не пломбир, он стоит целых восемнадцать…
— Сходи домой. Мама мальчику компотику даст.
Это Людка с ободранными коленками. Ухмыляется. А что, вообще-то, плохого или странного в том, что человек хочет пить?
Говорят, из всех живых существ, кроме человека только крыса способна смеяться. Не знаю, ни разу не замечал. У меня была крыса — очень ласковый, доверчивый и смышлёный зверёк, и даже голый хвост оказался приятно шершавым и тёплым на ощупь. Я её очень любил, пока я однажды не забыл закрыть клетку с попугайчиком. Крыса забралась туда и моментально схватила заметавшуюся в ужасе птичку. И отказывалась разжать зубы, когда я пытался отобрать у неё добычу. Тогда я понял, что называют крысятничеством.
— В сыщики-разбойники, — деловито предлагает между тем Колька и вытаскивает из кармана украденный в школе мелок. — Чур, я сыщик!
Я тоже хочу быть сыщиком. Но больше хочется домой, где стоит в холодильнике трёхлитровая банка с чайным грибом. Да хоть воды из-под крана. Надо подняться, надо идти…
Я встал.
Больно било сквозь веки золотое сияние.
Я очень терялся поначалу от настигающих при переходе стены глюков, а потом привык. Этот сон о дворе и детстве — именно такой бред, а подлинный бред стал привычной уже реальностью. Нельзя вернуться в прошлое.
Стены не пустят.
А пить хотелось всё больше, надо было идти. Не умирать же от жажды тут, в пронизывающем золотистом свете. Я закрыл голову руками, понимая, что это бесполезно, но делая уступку малодушию. Потом открыл глаза.
Ничего не случилось.
Солнце, как и раньше, било в простенок между двумя хрущевками-пятиэтажками, и я отошёл вправо так, чтобы оно не слепило меня.
Я стоял на детской площадке один. Баб не было. Джинсы мои были целы. Остальное, кажется, тоже. Я постоял немного, ничего не решая, впитывая запахи и звуки летнего утра.
Двинулся к ближайшему подъезду и чуть не столкнулся с женщиной в рваном ватнике и камуфляжных штанах. Под ватником у неё был рваный ситцевый халат, а в дырах просвечивал грязный лифчик.
— Аня, — сказал я и невольно отступил на шаг. Вот будет сейчас визгу…
Аня спросила спокойно и без удивления:
— Ты чего так рано пришёл?
— Рано?!
Она близоруко прищурилась.
— Я тебя не помню, — сказала она недовольно (как будто у меня были причины для радости). Ты новенький, что ли? Оттуда? — она махнула рукой в сторону стены. — Давно новеньких не было. Оттуда, ага?