День Литературы 142 (6 2008)
Шрифт:
Вот, к примеру, простая некорыстная собою женоченка, может из соседней деревни бабеня, выйдя на родную околицу к речке, вдруг оттолкнулась ступнями от родимой землицы и полетела — только подол завился. Вот и крыши внизу отшатнулись, и домашние коровенки, расползшиеся по поскотине, стали меньше собачонок, а после и вовсе в мурашей обратились, вот и дымы из труб изредились, плотно обступили облака, потом "полётчица" вдруг ударилась до боли в темечке в небесную твердь, прошибла её головою и взору открылся рай — ну всё, милостивцы мои, как по-писаному. Зайти внутрь нельзя, заказано, но взглянуть со стороны можно, если вытерпят очи золотое сияние; так смотрят незваные в окно на деревенскую свадьбу, когда кушаний не подают с гостевого стола, но сердце отпивает от чужого счастия. Оказывается, в раю те же самые сады, что и на
Приземлённые, опрощающие мысль и чувство простонародные подробности райской жизни мешали Юрию Кузнецову, сбивали с высокого "штиля" ещё в первой попытке запечатлеть рай в "Красном саде". Но как бы ни сторонился поэт досадных мелочей, цепляющихся за молитвенную строку, как собачьи репьи за штанину, как бы ни бежал от крестьянского предания, лубка, байки и притчи — небесный Иерусалим Кузнецов выпел с тем же любовным поклоном, восхищением и душевным трепетом, с каким странница-богомольщица рассказывала в глухой деревне о своём полёте на седьмое небо в райские Палестины иль в теснины ада.
Нашим предкам, летавшим на небо, легко было увидеть ад в самых подробностях и теснотах, им не надобен был в проводники Иисус Христос, ибо они с детства знали, что непременно наследуют за свои неизжитые грехи; этот путь они проследили ещё в ужасных картинках на стенах церкви и в описаниях святых отцев, они ещё на земле на своей вые испытали многие уроки земных страстей, ничем по жестокости не уступающих грядущим наказаниям. Вот черти мешают кочережками в котлах, где в кипящей смоле корчатся и вопят лютые грешники; бабы-блудодеицы распластаны на раскалённых каменных лавках, и бесы хлещут бесконечно огняными вениками; кто-то на колу сидит, кому-то язык прищемили. Муки ада в удивительных подробностях лишь копируют палаческие казни на земле, придуманные изощрённым человечьим умом, когда с живого человека снимают кожу, иль вываривают его в кипящем масле, иль сжимают в деревянном башмаке ногу, иль выкручивают руки, иль капают на темя водицею, иль зашивают в ступни поросшее зерно, иль накладывают на живот чугуник с крысою. А там и колесование, и четвертование, и вымаривание голодом, испытание жаждою… Боже мой, сколь изобретателен человечий ум, который нисколько, увы, не вымягчила религиозная мораль, сколь похотливо человечье сердце и жестокосердно….
Я думаю, описание ада в таких подробностях, с таким сердечным напряжением стоило поэту многих лет жизни. "Видения ада — из моих кошмаров", — признавался Кузнецов. Сама работа над поэмою сотрясала всё существо, воображение невольно перетекало в реальное время, сны мешались с явью, день с ночью: фотография того времени передаёт полуразрушенное состояние поэта, какую-то телесную изжитость… И неслучайно, когда Кузнецов приходил в литинститут к студентам, они видели налитые кровцою глаза, мерцающий больной взгляд, вспухшие желвы на лице и синие проваленные обочья, складку меж бровей, похожую на удар сабли; перед ними сидел человек, прошедший муки, только что снятый с креста.
"Вы знаете, — отвечал Кузнецов хрипло, погасше на немой вопрос слушателей, — ведь я сегодня был в аду."
Владимир Бондаренко как-то спросил Кузнецова: "Юра, веришь ли ты сам в своё сошествие во ад?"
Вопрос поэту, наверное, показался кощунственным. "Это всё действительно было! — торопливо воскликнул он. — Поэт сошёл в ад. Если это литература, то поэме моей грош цена". Но отчего-то хочется поправить Кузнецова: "Если бы это не было художественным образом, мифом, пространной метафорой, пиршеством языка и глубоких смыслов, — то эта поэма и вообще бы ничего не стоила".
Вопрос, вроде бы, праздный, а был ли Кузнецов на самом деле в аду, летал ли он в Чёрный Свет, где царюет Чёрная Потьма, иль это больное сновидение? А ведь подсознательно, у многих, читавших поэму, возникает эта мысль, ибо человек склонен к чуду; и наверняка найдутся искренние богомольники, кто примет поэму за чистую правду, пусть и сложную для понимания простецу-человеку по
В ней, быть может, мало канонизированных преданиями и святыми писаниями примет, но много того духа бездны, студёного вихря и адского испепливающего за грехи огня, которые невольно приведут в трепет богомольную душу. Хотя ад Кузнецова расплывчат, аморфен для православного сознания: это и облака, похожие на дворцы, это волосатые текучие тучи, будто дым пожара, это вихри, это бездна, свист и студёный ветер в лицо. Нет точного описания ада, так необходимого православному, чтобы проникнуться ужасом перед ним. А в чём сила настоящих верующих, в отличие, к примеру, от меня или иных нынешних новокрещенов? В том, что они безусловно верили в силу и неизбежность ада, в его неколебимую безжалостность, где никогда не будет милости, как бы ты ни молил Бога; ибо ты во власти дьявола, и Бог уже ничем не сможет помирволить грешнику, ему нет спасения во веки веков. Православные твёрдо знали, что свершится расплата; и за прелюбодеяние, предательство, жадность, смертоубийство, ложь и неправды нельзя откупиться и всем златом мира. Если на земле ещё возможно отыскать лазейку, по-заячиному скинуться и просунуться сквозь игольное ушко, — то зубы Чёрной Потьмы уже никогда не выпустят неправедную душу из ада.
Ад в языческом понимании и в православном видении, наверное, разные. В те времена, когда Христос сходил в ад, земля представлялась народу плоской, стоящей на трёх китах, делящей родящее яйцо космоса на две равные части, и если Белый Свет венчал престол Божий, то вторую макушку завершало Пекло, где душа попадала на вечные огненные муки. Эти страдания были много страшнее ада. Человек, угодивший по смерти в Чёрный Свет, то есть в ад, уже никогда не мог переплыть через океан Белого Света на твердь Лазурного Света и приблизиться к вратам рая.
Но если бы мы полагали, что православный ад похож на языческий и остался на прежнем месте, значит нравственные законы, по которым жило человечество, остались прежними, и Христос в народном сознании не совершил переворота. Понимание посмертной жизни грешной души невольно стало иным, сам ад сместился неведомо куда, быть может, он уже на земле, он явил себя в самом отвратительном облике Дьявола-козлища.
Вторая половина небесного яйца с его Серым Светом, Морилом, Твердью Чёрного Света и Чёрной Потьмой вдруг потерялись в пространстве, а остались лишь Могилицы — твердь Серого Света. Потому нам трудно представить, в какой Ад сходил Иисус Христос. Может быть, это понимание не так и важно для поэта с мифологическим складом, как у Юрия Кузнецова? Он описал свой, неповторимый Ад, отнявший все его силы. Ад не плотский, призрачный, но образы очень плотские, строка плотская. Всё неопределённо, а поэтическая строка густая и пронзительно художественная.
Юрий Кузнецов в последних поэмах особенно трагичен. И даже не поэтическими картинами, которые сотворил, но предощущением смерти. Так случилось, что только он описал ад и притёк к вратам рая, лишь одним глазком взглянул в блистающий, певучий, златоблещущий, благовонный свет, — и тут же умер. И потому поэмы читаются с ощущением, невольным знанием того, что Юрий Кузнецов пока жив, но вот-вот запнётся на следующей строке — и умрёт. И мы невольно спрашиваем себя, а что с поэтом сейчас, где он, в каких лабиринтах Серого Света плутает он, и сможет ли откочевать после суда Морилы на небеса в Лазурный Свет. И неужели он повторяет те же пути, которые прошли грешники в тех самых теснинах, где Гоголь летает в гробу (по мысли Юрия Кузнецова), по колени объятый пламенем. Когда поэт описывал страсти ада, он был уверен, что угодит в рай, ведь его Бог всё время ведёт за руку, как заплутавшего младенца и обнадеживает: "Не бойся, иди сквозь Ад, твоё же место будет в Раю".
И когда поэт взмолился Богу, дескать, дай посмотреть на Рай, — ангел раздвинул мечом щель, похожую на игольное ушко, и поэт вступил в небесный вертоград. На этом вместе с жизнью обрывается самое могучее по художеству поэтическое творение Кузнецова.
Иван ЖУК ОСТРОВ ПСЕВДОСПАСЕНИЯ
Антихристианство — это ласковое зло, личиной добра которого в первый момент соблазнится едва ли не весь христианский мир, потому что эта личина покажется почти всем намного светлей и выше традиционного христианства.