День лжецаря

Гигли Брэд

Она кивнула, и восковые бусинки, вплетенные в кончики ее косичек, тихо звякнули.

Симеркет отвернулся. Его глаза стали непроницаемыми. Служанка еще помедлила, собирая расставленные по всему столу пустые кружки. Он будто не замечал ее.

— Господин, — прошептала она.

Он вскинул голову. По его лицу скользнула тень удивления. Она все еще здесь?

— Что тебе?

— Мой хозяин… вон он стоит… он сказал, что вы каждый вечер заказываете вино, но…

— Я никогда его не пью. — В глубине глаз Симеркета мелькнуло раздражение. Он бросил короткий взгляд

в направлении трактирщика. — Я и не знал, что ему есть до этого дело.

Несмотря на угрюмость его тона, служанка продолжила:

— Я было подумала, что вы дух или даже, может быть, привидение, но сейчас, вблизи, вижу, что вы красивый, сильный мужчина. Самый настоящий, живой. Но почему тогда вы не пьете? — Она подкупающе улыбнулась.

— Моя жена не хочет, чтобы я пил, — произнес он с неохотой. — И я обещал ей… кое-что…

— Простите, но вам, наверное, нужна… более снисходительная женщина?

Он схватил ее за руку, и ее последние слова потонули в коротком вскрике. Она охнула — так сильно он сжал ей запястье, заставив ее опустить голову, так что ее глаза оказались на одном уровне с его. При свете очага лицо его казалось осунувшимся и было исполнено невыносимой мукой.

— Мне нужно это вино! Если я не смогу больше все это терпеть, то один лишь глоток — и боги даруют мне милосердное освобождение. Понимаешь? Вино — это выход.

Она кивнула, моргнув широко открытыми глазами и приоткрыв рот с поблескивающими между влажных губ зубами из слоновой кости.

— Да, господин. Да. Для тела это полезно, дать ему отдых. Я понимаю. Правда, понимаю…

Странные огоньки в глазах Симеркета внезапно погасли, он отпустил руку прислужницы. Ничего она не поняла! Что она может понять?…

Потирая запястье, служанка вернулась к очагу, решив больше не подходить к странному угрюмцу. Но Симеркет этого не заметил. Уставившись в одну точку, он завороженно вглядывался в тени, словно искал в них что-то. Он знал, что нечто, поджидавшее его, уже совсем близко, и чувствовал себя кроликом, к которому подползает кобра.

Целый год он чувствовал ее приближение. А в последнее время это чувство сгустилось. Редко он мог проспать всю ночь без того, чтобы не увидеть во сне свою изгнанную из дома жену — Найю, пронзенную ударом копья. Сны служили предупреждением, считал он, каким-то интуитивным знаком, который он получал от нее. Возможно, она сейчас в Вавилоне, в опасности; возможно, она нуждается в нем. А может быть, она…

Он сжал веки и растер лоб, отказываясь от созерцания поразившей сознание непристойной сцены.

Наконец сквозь дверной проем он увидел, что ночь превратилась из черной в серую. Он поднялся: вот и минул еще один вечер. Из камышовых зарослей на берегу Нила доносились пронзительные птичьи трели, из храма Тота слышались далекие крики священных бабуинов. Он стоял у кромки воды и, закрыв глаза, дышал, стараясь вдохнуть поглубже.

Воздух на реке был чистым. Нил только недавно отступил от берега, оставив на нем свое ежегодное подношение. В ноздри бил крепкий запах илистого чернозема. Колосья цветущей пшеницы и льна окаймляли дальние поля

нежным, серовато-зеленым в предрассветных сумерках, цветом. Урожай в этом году будет хороший, подумал он, если боги не поразят посевы саранчой или улитками.

Вскоре из темных предместий появились торговцы и принялись расставлять на площади свои палатки. Когда запах жареного лука и приправленной специями рыбы начал заполнять окрестности, он повернулся и побрел назад. Его брат, Ненри, правитель Восточных Фив, занимал поместье возле храма Маата, но к зрелищу, ожидавшему его у ворот на этот раз, Симеркет не был готов.

В аллее стояла когорта шерданской стражи из личной гвардии фараона, состоявшей из бывших врагов Египта, «народов моря». При них были носилки — нарядные, с четырьмя парами носильщиков, в одежде которых он опознал цвета фараона.

Симеркет увидел у ворот и Кийю, жену Ненри. По тревожному выражению их лиц он понял, что они взволнованы. Кийя прижимала к груди Хьюни — ребенка, которого Найя оставила Симеркету на воспитание. Темные глаза малыша были полны страха.

— Вот наконец и мой брат! — воскликнул Ненри, лицо его нервно подергивалось.

Старшин охранник обернулся к подошедшему Симеркету:

— Господин Симеркет?

Симеркет молча кивнул.

— Фараон требует вашего присутствия в храме Джамет.

Симеркет проглотил слюну, пытаясь обрести дар речи.

— Могу ли… могу ли я узнать зачем?

— Мне сказано, что для вас есть послание из Вавилона. Фараон ждет вас немедленно.

Он бы упал, если бы охранник, подскочив, не удержал его. Когда его сажали на носилки, он бросил горестный взгляд на Ненри и Кийю и, когда носильщики подняли носилки, почувствовал, как рука Ненри сжала его плечо.

Протягивая ему для поцелуя Хьюни, Кийя едва слышно прошептала:

— Да пребудут с тобой боги, Симеркет!

Он знал, что для богов было уже слишком поздно; то, чего он боялся, свершилось. Он обратил свой взор на храм Джамет.

Спустя некоторое время Симеркет стоял у зарешеченного окна в личных покоях фараона, разбирая расплывшиеся от влаги слова, начертанные на куске ломкой коры пальмы. Первое, что удалось разобрать, сжало ему сердце:

…атакованные исинами.

Кто такие исины — и кто написал это письмо? Следующие несколько слов ничуть не помогли:

…дом Менефа… принц Элама… Найя…

У него перехватило дыхание. Единственное слово, которое легко читалось, было самым страшным из всех — убийство.

И наконец он сумел разобрать подпись, вымазанную грязью и едва видимую — Рэми.

Он поднял голову. Окруженный писцами и слугами, Рамсес IV сидел на троноподобном стуле в дальнем углу залы. Возле него стоял какой-то мужчина, по виду чужеземец. Была зима, температура с каждым днем поднималась все выше, но царь Египта был закутан в тяжелую вышитую накидку из красной шерсти, и повсюду излучали тепло угольные жаровни.