День очищения
Шрифт:
— А здесь типа столовки было, я думаю, — Шнырь сделал приглашающий жест, — там ребята вас ждут. Хотят, значит, сами поторговаться, не доверяют. Вы уж им скажите, что я, того-этого, типа торговый представитель, ладно? Удобнее же с одним договариваться, а то базар выходит и суета.
Я неопределённо кивнул.
Внутри большого помещения с длинными столами и сдвинутыми в один угол табуретами стоят четверо мужчин в рабочей одежде. Всем им по пятьдесят четыре, третье поколение, понятно, почему тридцатишестилетний Шнырь у них не в авторитете.
— Вот, привёл, — сказал
— Мы тут подумали, — сказал один из них, небритый, с низким лбом, — и решили, что деньги вперёд.
— С какой стати? — поинтересовался я.
— Не на пропой, не подумайте, — выступил второй, худой, сутулый, в красной бейсболке, — мы тут бизнес-схему придумали. Будем выкупать отродий у тех, кому очищать кишка тонка. Таких хватает.
— Ну да, — сказал низколобый, — сопливый народец. Ручки марать не любят. Им только в радость. И избавятся, и денежек получат. А мы своё на обороте возьмём. Если, конечно, в цене сойдёмся. Скажем, им треть, нам две трети.
— Хрена им треть? — возразил ещё один представитель новорождённого бизнес-консорциума, бородатый кряжистый мужик в бесплатном рабочем комбинезоне. Говночелу такой город выдал, и даже, кажется, того же размера, хотя этот пролетарий его на голову ниже и вдвое шире в плечах. — Четверти за глаза. Я знаю таких, что и сами приплатят, лишь бы кто-то за них работу сделал. Палача дожидаться никому не охота.
— Не грузите уважаемого покупателя, — вмешался Шнырь. — Треть, четверть — это наша проблема, ему не интересно. Давайте обсудим размер аванса…
— Я думаю, — заявил сутулый, — за два десятка вперёд. Это кроме тех семерых, которые по наличию.
— Да, за два десятка отвечаю, — согласился низколобый, — этих я уже пробил предварительно. А там как пойдёт, может, и больше будет. Тогда добавите, а мы, может, скидку от количества сделаем. Типа, опт. Но вы уж слово дайте, что всё будет только через нас, даже если они сами к вам побегут. Мы первые додумались.
— Да, вашество, — закивал Шнырь, — оно вам надо с одиночками дело иметь? Мы вам всё организуем в лучшем виде. Так что там с ценой за голову выходит?
— Я пока не видел товар.
Мужчины одобрительно переглянулись и закивали. Основательность моего подхода им импонирует. Видят, что серьёзный покупатель, не шушера какая.
— Сюда, будьте любезны, — показал в боковой коридор Шнырь. — Мы их разделили и отделили. А то уж больно орали громко поначалу. Отсюда, конечно, наверх не слышно, хоть порвись, но нам слушать надоело. Сейчас уже поутихли, утомились. Поняли, что бесполезно. Отродьям отродьево, всегда так было.
Дверь первой клетушки заложена снаружи засовом, доски толщиной в палец, петли кованые — хорошо сделано, надёжно.
— Карцеры тут были, — пояснил сутулый, открывая, — для провинившихся. Уж не знаю, за что туда сажали, но нам пригодилось.
На деревянном полу, поджав под себя голые ноги, сидит в одной длинной грязной рубашке девчушка с растрёпанными светлыми волосами. Здесь электричества нет, горят свечи, у стен валяется какой-то мусор, тряпки, порванная юбка. Девочка сильно избита, лицо в потёках крови, изодранные
— А почему товар в таком… некондиционном состоянии? — поинтересовался я.
— Так ведь это, — сказал низколобый смущённо, — только тушка слегка пострадала. Вам же она не нужна. Я слыхал, что страдания укрепляют душу. Вот мы и укрепляли, как могли. Опять же скучно было. Это ж отродье, с ними всё можно.
— Пастор говорит, — добавил сутулый, — что грех. Мол, хоть и нелюдь, а всё одно живая тварь. Но я думаю, грех небольшой, как собаку пнуть. Вы лучше скажите, почём сейчас такая?
— Остальные в таком же состоянии?
— Ну, более или менее, — сказал бородач, — с пацанами поменьше возились. Так, насовали по хлебалу, кто сильно орал. Чтобы осознали, что отродье, а то не до всех сразу доходит.
— Они ж думали, что мамкины сладкие пирожочки, — заржал Шнырь, — так что был сюрприз.
— Каждый считает, что Очищение — это про других, — философски заметил сутулый.
— И откуда вы их взяли? — спросил я, задумчиво разглядывая девушку.
— Как откуда? — удивился Шнырь. — Я же говорил, это наши.
— Эта, вот, моя, — пояснил низколобый.
— Твоя дочь?
— Ну, восемнадцать лет думала, что дочь. Но оказалась отродьем. Жена расстроилась, конечно, столько денег зря потрачено. Одних тряпок ей напокупали за столько-то лет! Но ничего, у нас вторая есть, что-то ей подойдёт.
— А она, значит, не отродье?
— Не, два отродья в одной семье не бывает. А я так даже рад, что это она. Всегда была странная, я сразу на неё думал.
— Так это ты её так? — удивился я.
— Не, мы решили, что каждый займётся соседскими, а свою не будет. Как-то не по-людски, всё же. Они-то, дело понятно, отродья, нелюдь, ведьмины высерки, но мы-то люди. Мы нормальные.
— Нормальные, значит, — констатировал я, решив, что услышал достаточно. — Ясное дело. Кто как не вы.
Когда я с ними закончил, девочка уже не раскачивалась и не мычала под нос, а глаза её перестали быть пустыми. Теперь в них плескался чистый дистиллированный ужас. На её глазах только что произошло самое страшное, что может случиться с человеком. То, что хуже смерти. Впрочем, она это забудет. Она забудет всё, что с ней случилось. Точнее, ей нечего будет помнить, ведь тех, кто это сделал, никогда не было. Их воздействие на каскад причинно-следственных связей постепенно исчезнет, медленно разгладятся складки на ткани бытия, Мироздание неторопливо затянет образовавшуюся дыру обычными своими симулякрами: ложными воспоминаниями, архетипическими символами, благословенным забытьём. Всего, что они сделали с этой девушкой и другими, просто не было, потому что никогда не было их. Но это не значит, что с ней не может случиться чего-нибудь другого, а я не могу каждый раз так кромсать мир.