День (рассказы, эссэ и фельетоны)
Шрифт:
внимательные глаза... (...) Да, их красота была именно такой,
какую юный мечтатель, физически еще невинный, может без конца
представлять себе в эротических сценах собственного сочинения
(...) Я всматривался в них, и мне все больше становилось не по
себе. Их тела были мне недоступны. (...) Тогда я попытался
приблизить их к себе, сделать своими воображаемыми любовницами.
Посредством вышеупомянутого эротического синтеза я смоделировал
их тела - они двигались, но как-то деревянно, будто спящие
летаргическим
бодрствующих".
Все попытки воскресить красавиц с газетной вырезки тщетны, и тогда
"Вот тут-то мне на ум, вновь обратившийся к трем красавицам,
пришла эта мысль... (...) Я сказал себе: "Но ведь было же
все-таки в их жизни это ясное, свежее осеннее утро, эта аллея,
усеянная опавшими листьями, где они остановились на какое-то
мгновение и замерли перед объективом. Остановив это мгновение...
Да, было в их жизни одно яркое осеннее утро..."
Эти немногие слова совершили чудо. Ибо внезапно я всеми
пятью чувствами ощутил мгновение, остановленное улыбкой трех
женщин. Я очутился прямо в его осенних запахах, ноздри мои
трепетали... (...) Да, я жил, полно, насыщенно жил в их времени!
Эффект моего присутствия в том осеннем утре, рядом с теми
женщинами был так силен, что я чуть не в панике вырвался из его
яркого света. Я вдруг очень испугался, что останусь там навсегда.
(...) И плоть их, только что недосягаемая, жила во мне, купаясь в
остром запахе сухих листьев, в легкой дымке, пронизанной солнцем.
Да, я угадывал в них тот неуловимый трепет, которым женское тело
встречает новую осень, эту смесь удовольствия и тревоги, эту
светлую печаль. Между мной и тремя женщинами больше не было
преград. Наше слияние было таким любовным, таким полным, что с
ним, я чувствовал, не сравнится никакое физическое обладание".
Найдя нужный прием, он пробует его еще и еще раз,- с тем же необыкновенным результатом.
"Преображение трех красавиц позволяло надеяться, что чудо
можно повторить. Я хорошо помнил ту простую фразу, которая его
вызвала: "Но ведь было все-таки в их жизни это ясное, свежее,
осеннее утро..." Подобно ученику чародея, я снова вообразил
усатого красавца в кабинете у черного окна и прошептал магическую
формулу... (...) Не успев толком прийти в себя, я опять повторил
свое "сезам, откройся": "А все-таки был в жизни того старого
солдата один зимний день...""
Я опускаю большую и лучшую часть текста - он в журнальной публикации занимает почти четыре страницы убористого шрифта. Выбраны лишь отрывки, демонстрирующие механизм, который запускает писательское - а это именно писательское - воображение. Другие писатели, очевидно, могут пользоваться другими приемами; и существуют любопытные свидетельства, о том, кто из великих предпочитал какие сильнодействующие средства, чтобы личный "сезам" открылся и заработал: тут и нюхание гниющих яблок, и таз с холодной водой для ног; один
Удается ли читателю войти в остановленное таким способом мгновение судить каждому по-своему; а вот что видит автор:
"А все-таки был в жизни того старого солдата один зимний
день..." И увидел старика в конкистадорской каске. Он шел,
опираясь на длинную пику. Лицо его, раскрасневшееся на ветру,
было замкнуто в горькой думе: о старости, об этой войне, которая
и после его смерти все будет продолжаться. Вдруг он почувствовал
в тусклом воздухе стылого дня запах горящих дров. Приятный,
немного едкий привкус мешался с холодной свежестью изморози на
голых полях. Старик глубоко вздохнул терпкий зимний воздух.
Отсвет улыбки оживил его суровое лицо. Он чуть прищурился. Это и
был он - тот человек, что жадно вдыхал морозный ветер, пахнувший
дымком очага. Он. Здесь. Сейчас. Под этим небом... И вот
предстоящая битва, и эта война, и даже собственная смерть
показались ему совсем незначительными событиями. Да, всего лишь
эпизодами неизмеримо большей судьбы, которой он станет - уже
бессознательно стал - сопричастен. Он дышал полной грудью, он
жмурился и улыбался. Он чувствовал, что мгновение, которое он
сейчас переживает, и есть начало этой предугаданной судьбы".
Так автор оживляет старого солдата с фотографии. Мысль в конце отрывка, на мой вкус, неясна и неряшлива: почему это собственная смерть незначительное событие? какая это неизмеримо большая судьба? как он ей будет сопричастен, что именно предугадано?- и так далее; понятно, что покорный солдат воображен насильственно, подогнан по авторскому размеру, а хозяин барин, но вот запах дыма в морозном воздухе - первичен, он дразнит одно из наших пяти чувств, и потому неподделен. Есть этот дым - есть и солдат, нет дыма - нет солдата, умер, забыт, потускнел.
Положим, автор не так прост: сознательно или бессознательно он разыгрывает перед нами сложную и многословную сцену на тему "дым отечества": мальчик, разглядывавший старые фотографии ДО того, как нашел свою волшебную формулу, видит так:
"...Не стоик, не блаженный, он шел с высоко поднятой головой
по этой плоской, холодной, унылой земле, которую, несмотря ни на
что, любил и называл "родина"... (...) В этом вызове я
почувствовал словно бы новую струну той живой симфонии, какой