День рождения

Некрасова Лидия Владимировна

Большие буквы цеплялись одна за другую на белом полотне. Круглые буквы падали друг на друга. Прямые, четырехугольные, черные, они так и лезли в глаза. Буквы пестрели над головой. Они как будто спорили, как будто выкрикивали, каждое полотно по-своему… Кто кого переспорит.

— Война — войне! — говорили большие черные буквы.

— Война до победного конца! — кричали другие буквы на квадратном плакате.

— Да здравствует Временное правительство! — тянулась надпись на длинном полотенце от одной палки до другой.

— Вся власть Советам! —

требовали буквы на другом плакате.

Надписи как будто бы ссорились, как будто бы старались перекричать одна другую.

Должны были победить самые большие, самые жирные буквы. Но Мака никак не могла решить, на каком же плакате буквы самые сильные. Все буквы были яркие, четкие, все так крепко сидели на белых и красных полотнах…

Откуда-то донеслось непонятное жужжание. Люди замолчали, прислушиваясь к нему, подняли головы.

— Авиарота! Авиарота! — наконец закричи и в толпе.

Над Петроградом летели аэропланы, приветствуя жителей. Они летели так низко, что можно было рассмотреть авиаторов, сидевших посередине. Аэропланы жужжали над самым Невским проспектом, над всей шумной толпой. И вдруг сверху с аэропланов посыпались какие-то странные предметы. Они опускались, росли, эти подарки с неба.

— Цветы! — крикнул кто-то. — Авиарота сбросила цветы!

На улицу летели букеты, пучки красных бумажных цветов.

— Это мне! — обрадовалась Мака и протянула вверх руки, чтобы поймать большой букет, перевязанный яркой лентой.

— Это мне! — крикнула она, но чьи-то чужие руки поймали букет над ее головой.

Мака сердито обернулась. Важный господин в черном пальто, в черной круглой шляпе, скривив губы, рассматривал Макино заштопанное пальтишко, потертую жакетку тети Кати. Он сунул букет под мышку, приподнял над головой шляпу, насмешливо поклонился и скрылся в толпе.

— Не попали тебе цветы, девочка, — с сожалением сказал какой-то старый рабочий.

— Его праздник — ему и цветы. Это не наш праздник.

Рабочий посмотрел на тетю Катю.

— Что царь, что они хозяева — все равно. Не наша власть. Не наш праздник. — Он повернулся и зашагал дальше.

А мимо Маки проплыл большой плакат: «Вся власть Советам!»

Глава VI. Мамина работа

На двор пришла шарманка. Она стояла перед своим хозяином и цеплялась ремнем за его плечи. А хозяин держался за ручку шарманки. Им было неудобно стоять. У них на двоих было только три деревянные ноги.

Шарманка, хрипло кашляя, закончила песню. Тогда откашлялся хозяин и сказал:

— Подайте копеечку инвалиду войны.

Никто не дал ему копеечку. Еще раз сыграла шарманка, и опять внутри у нее что-то хлюпало и рвалось.

— Дайте копеечку, — жалобно повторил хозяин. — Кто мне скажет, почему на войне отдал я за царя обе ноги, обе ноги до колен, а царь мне почему ничего не дал? Эх!

Кряхтя, он взвалил шарманку себе на плечи и пошел дальше, странно переступая деревянными ногами. Мака и Павлик смотрели ему вслед. Они

гуляли одни во дворе. Тетя Катя шила свои рубашки. Мама была на работе.

Мама теперь целые дни работала в очень важном месте. Она помогала людям узнавать правду о том, что делается на свете, почему не нужен царь, почему не нужна война, которую затеял царь. Так мама объяснила Маке.

И Мака представляла себе, что мама работает в красивой большой комнате, за высоким столом… К маме приходят отовсюду люди и обо всем спрашивают маму, добрую Макину маму, и мама толково, ласково все им объясняет.

Каждый вечер на лестнице их встречал и жалобно просился домой Котя-Братя. Ворвавшись, наконец, в комнату, он начинал громко мурлыкать и тереться о стулья.

Каждый вечер, дома, щелкал выключатель под мамиными пальцами, и казалось, что комната опять такая же, как была раньше. Но комната, населенная мамиными сказками, прибранная мамиными руками, исчезла.

Мамины сказки кончились. Усталая мама не могла рассказывать сказки.

Вся мебель стояла на прежних местах, но Мака не узнавала свою комнату.

Четыре толстые сосны, которые раньше росли посередине комнаты, превратились в обыкновенные ножки стола. Зеленый лужок, на котором пасся конь Кузьма, теперь стал старым, потертым ковриком. Конь Кузьма стоял на трех ногах, потому что четвертую Мака ему давно отломала. Одноглазый мишка Танюша сидел около кровати, обняв куклу Тамару. У Тамары был отбит кончик носа, на парике виднелась лысина. А совсем недавно Тамара казалась Маке самой красивой куклой. Мишка Танюша раньше никогда не сидел грустно. Он всегда так весело рычал, падая на спину! А конь Кузьма даже на трех ногах носился по белу свету, как волшебный Конек-Горбунок. Все это было раньше.

— Мама, расскажи мне сказку, — тихонько говорила Мака. Она на цыпочках подходила к дивану.

— Почему ты теперь не рассказываешь мне сказки?

Мама дремала. А Маке было очень скучно. Ей так хотелось, чтобы снова пришли в дом милые чудеса, чтобы в темной пещере под креслом зашевелились карлики.

Тихо, стараясь не шуметь, Мака доставала ящик с кубиками и начинала строить дом.

В этом доме жила девочка. У девочки были папа и мама. Папа был всех храбрее, а мама была всех красивее.

В нижнем этаже дома жила девочка. Из маленького окошка она смотрела в сад. В саду стояла скамейка. В саду было озеро, похожее на кусочек зеркала. Вокруг сада был забор. Длинный высокий забор. На забор уходили все кубики, кубиков больше не было, и в доме получалось только два этажа.

На втором этаже жили папа и мама. Папа ехал на войну. Он садился на коня и скакал по дороге. Девочка из окошка махала ему рукой…

Папа был всех храбрее. Он сражался с врагами, он побеждал страшных волшебников. Он возвращался домой, его встречали девочка и мама… Они все вместе радостно бежали в дом… Они задевали какой-то кубик нижнего этажа — и дом, весь дом разваливался. Со стуком сыпались кубики. Мама открывала глаза.