День рождения

Хамматов Яныбай Хамматович

Все кругом безмолвствовало. Неполная луна, выйдя из-за облаков, осветила землю синеватым светом. Снежинки, кружившиеся в воздухе, засверкали как искорки. На мерзлой земле лежали тени от спящих домов.

Миннигали перешел на другой берег.

В ивняке послышался какой-то шорох. «Ага, тут кто-то есть», — подумал Миннигали. Возле плетня в переулке, который. начинался прямо от моста, притаился в тени Шариф Кусканов. Миннигали удивился:

— Шариф?

— Я.

— Что ты тут делаешь? А где твои ребята?

— Ушли домой.

— А ты чего

тут прячешься?

— Стою. — Шариф хихикнул: — Смотрю. Вон у колодца двое обнялись и никак не могут разойтись. Видишь? Посмотри…

Минпигали посмотрел туда, куда ему показывал Шариф. Нод ивой на берегу виднелись две тени.

— Айда, подберемся поближе, — зашептал Шариф.

— Не надо мешать. Пусть целуются. Нам-то что от этого? Нехорошо подсматривать.

— Раньше ты ведь тоже любил подглядывать, как люди целуются.

— Теперь мне это неинтересно, — сказал Миннигали.

— А мне интересно. — Шариф зашептал еле слышно: — Я что-то видел… Ох и смешно было!.. Иду я, смотрю, вон там, возле вашего дома, стоят твой Тимергали-агай и Тагзима-апай… — Шариф едва сдерживался, чтобы громко не засмеяться.

— Ну и что же, что стояли? А что тут смешного? — спросил Миннигали.

— Интересно же! — Шариф опять захихикал: — Тимергали-агай хочет обнять ее. Тагзима-апай ломается… «Эй, бесстыжие!» — крикнул я. Они как бросились в разные стороны! Здорово испугались. Ну, потеха… Я говорю, может, твой Тимергали-агай в Тагзиму-апай…

— А какое тебе дело? Еще скажешь что-нибудь про моего старшего брата, смотри, будешь иметь дело со мной! — Миннигали сжал кулаки, но потом смягчился: — Хорошо, что мой брат добрый. Если бы на его месте был другой, он бы тебе дал.

— И ты тоже?

— И я тоже.

— Мне?

— Если бы следил за мной, конечно, и тебе…

— Э-э, как говорится, не родилась еще та девушка, которая тебя любить будет, — обиделся Шариф.

«Шариф прав, наверно, — подумал Миннигали. — Еще ни с одной девушкой по-настоящему не гулял, а языком мелю».

— Ладно, не сердись, — сдержался Миннигали.

— Я и не сержусь, — сказал Шариф.

Они подали друг другу руки и пошли по домам.

XII

Однажды, когда зима уже завалила леса и поля глубокими снегами и везде были наезжены санные дороги, отец поздно вернулся с работы. Он замерз и сразу присел возле печки греться.

— Эсэхе, Тимергали завтра отдыхает? — спросил Хабибулла.

— Нет, работает. Говорит, из района какие-то большие начальники приехали.

— А ты, сынок, в выходной что делаешь?

Миннигали лежал на нарах и готовил уроки.

— Отдыхаю, атай.

— Тогда завтра рано утром ты поедешь за соломой, — сказал Хабибулла. — Надо добрать скирду, которую на той педеле начали.

— Куда возить? В коровник?

— Нет, к нам домой, — я ходил в канцелярию, попросил у председателя.

— Какую лошадь запрягать?

— Любую бери. Только жеребых кобылиц не трогай.

Наутро,

проснувшись еще затемно, Миннигали пошел на конный двор. Здесь было тепло, пахло лошадьми, дегтем и сеном. Конюх, приведший лошадей с водопоя, увидев парня, удивился:

— Такая холодина, не боишься?

— Чего бояться?

— Одет больно легко. Хоть бы надел что потеплее.

— Я не мерзляк, агай.

— То-то мать увидит — будет тебе на орехи.

— Да ничего, мама привыкла уже.

— А не рано ты собрался? Подождал бы хоть, когда рассветет…

— Чем раньше — тем лучше. Люблю спозаранку ехать, — ответил Миннигали.

Когда Миннигали проехал всю деревню и выехал за околицу, то почувствовал, что продрог. Здесь, па открытом месте, ветер пронизывал насквозь. «Иногда все-таки не мешает, конечно, слушаться старших», — подумал Миннигали.

Он хотел было повернуть лошадь к дому, чтобы одеться потеплее, но раздумал: «Надо закаляться! Пусть мороз-красный нос сам боится меня».

А ветер играл поземкой и переметал дорогу. Миннигали закрывал рукавицей лицо, но это плохо помогало от холода. Тогда он слез с саней и побежал рядом. Почувствовал, что тепло разошлось по телу.

В лесу ветра почти не было. Медленно наступал рассвет. Заалело на востоке, хребты гор, покрытые снегом, стали выступать из темноты.

Миннигали даже вспотел от быстрого бега и снова уселся па сани и запел. Он любил петь, когда оставался в лесу один. В морозной тишине голос его, казалось ему, звучал очень красиво, и он слушал себя с удовольствием.

Холодный воздух схватывал дыхание, но Миннигали пел и пел.

Дорога шла через широкую поляну, на которой росли большие дубы, затем она повернула вверх, к горам.

Налево был березовый лес, направо — крутой склон оврага. В лесу с берез слетели, громко захлопав тугими крыльями, рябчики. Целый выводок.

Наступило чудесное зимнее утро. Из-за гор лениво вставало замороженное солнце. В его лучах каждая снежинка засверкала как алмаз. Заря разгоралась, и алый свет ее расцвечивал вершины гор.

Непостижимая красота зимней природы всегда очаровывала Миннигали. Он и теперь, любуясь зарей, перестал замечать холод и стужу. Дышалось легко, на сердце было спокойно. Только иногда приходилось растирать уши и щеки, чтобы не обморозиться.

Гнедой от самой деревни бежал резво, лишь снег похрустывал и разлетался из-под копыт, но вдруг замедлил бег, насторожился, навострил уши. И недаром! Из уремы выскочила лиса. Ее рыжевато-красная шерсть огнем горела на снегу.

Миннигали свистнул по-мышиному, и лиса, обнюхивавшая гнилой пенек, сразу жб замерла. Подняла мордочку. И снова скрылась в лесной чаще. В ту же минуту из кустов выскочил, видимо испуганный лисой, белый, как снежный ком, заяц и, перебежав дорогу, удрал в лес. В небе, очень высоко, кружил ворон. Плавно взмахивая крыльями, ворон опустился ниже и сел на прогнувшуюся ветку березы. Осмотрелся по сторонам, недовольно каркнул, поднялся вверх и долго еще кружил над лесом.