День рождения
Шрифт:
Пальцы нажали гашетку. Ему показалось, что он один ведет бой с этими — серыми, в касках. Он отыскивал их через прицел, и они падали. И вдруг пулемет замолк. В сознании мелькнуло: «Гранаты! Где гранаты?» Но не было и гранат.
«Живым не сдамся», — подумал Миннигали и близко увидел очень знакомое лицо. Да это же ротный… Щербань!..
Бой продолжался, но Миннигали этого уже не слышал.
После госпиталя, где он очень быстро встал па ноги, Губайдуллин вернулся в свою часть, в свою роту.
Часть была переведена
Миннигали ввалился в землянку, где с группой офицеров в дыму папирос сидел командир роты Щербань.
— Губайдуллин! Дружище! Вот молодец! — Они обнялись. — Ну, посмотрю-ка я на тебя, как ты выглядишь? Немного осунулся, но… молодец! Хорошо… Не очень поддался!
— Если бы вы не дали свою кровь…
— Об этом не стоит говорить. — Щербань поздравил Губайдуллина с присвоением ему звания гвардии лейтенанта и кивнул на сидевших вокруг стола при свете лампы молодых офицеров: — Знакомься. Командиры взводов, новые люди в роте. — Щербань стал мрачным: — Из прежних офицеров роты только мы с тобой. Еще один сержант остался и двадцать три бойца.
— Я слышал, что вы тоже были ранены…
— Пустяк! Кость не задело, какая же это рана? Ну, об этом после. — И ротный официально обратился к Губайдуллину: — А пока, товарищ гвардии лейтенант, садитесь.
— Есть! — улыбнулся Миннигали.
Щербань повернулся к молчаливо сидевшим офицерам:
— На чем мы остановились? Ага, на воинской дисциплине…
Старший лейтенант начал говорить командирам взводов об укреплении дисциплины среди бойцов. Губайдуллин потихоньку присматривался. Он отметил про себя, что Щербань похудел, ссутулился и стал как будто еще меньше ростом. «Откуда сила в этом человеке? — подумал Миннига-ли. — И ведь он еще дал мне свою кровь, когда я был без сознания».
Миннигали Губайдуллин вдруг ясно понял, что он теперь родня с этим замечательным украинским парнем. У них одна семья: одно училище в Баку, одна рота на фронте, теперь даже одна кровь. «Наверно, я ему обязан жизнью», — с благодарностью думал Минпигали.
Когда командиры ушли, строгое лицо Щербаня стало опять простодушным и ласковым.
— На сегодня оставайся у мейя. Фашисты этой ночью мешать не будут. Здорово мы их побили. Завтра примешь третий взвод.
— А почему не оставляете меня в моем, втором взводе?
— Тебе разве не все равно? От твоего второго взвода осталось в живых всего-навсего четыре человека. Если очень хочешь, переведем их к тебе. Договорились?
— Если разрешите…
— Да брось ты! — Щербань махнул рукой и невольно поморщился. — Когда никого нет, не надо никаких «вы»! Как говорил Василий Иванович Чапаев, я только в строю командир. А здесь, во время отдыха, мы ровесники, товарищи, друзья. Верно ведь? А третий взвод, скажу тебе, не сахар. Народ там с бору по сосенке. Дисциплины нет, порядка нет. Потребуется немало сил, чтобы
— Не все же такие!
— Конечно, не все. Есть уже бывалые фронтовики, но мало.
В землянку вошли парторг и заместитель командира роты: Они переглянулись между собой и повернули обратно — видимо, решили, что не следует мешать дружеской беседе фронтовых друзей.
— Сейчас чай будет готов. Куда вы? — окликнул их — Щербань.
— Дела есть, — сказал парторг.
Когда они ушли, Щербань кивнул в их сторону:
— Хорошие ребята.
— А где наш политрук Нестерепко?
— В последнем бою его ранило. После санчасти в роту не возвратили, поставили парторгом батальона.
— Что еще нового?
— Назначили нового комбата. Полякова перевели в штаб бригады.
— На какую должность?
— Не знаю.
— Он все еще капитан?
— Майор.
В землянку вошел пожилой ординарец. Он поставил на стол котелок с пшенной кашей, положил хлеб, который был завернут в бумагу, потер руки:
— Холодно. Ветер до костей пробирает.
Щербань поднялся с места.
— Ничего, терпи. Вот побьем фашистов, вернешься домой и будешь жить в тепле.
— Не увижу я, наверно, того дня.
— Увидишь! Немного осталось до победы. Теперь мы уже остановили фашистское наступление.
— Скорее бы выгнать их обратно, — вздохнул ординарец.
Щербань достал из кармана галифе складной ножик, нарезал тонкими ломтями хлеб, открыл консервную банку, разложил на столе лук, печенье, достал фляжку в суконном чехле, разлил по кружкам остатки водки, поднял свою:
— За встречу!
— Нет, не за это. За новый, 1943 год!
— За новый год рановато… Еще три недели до него.
— А за что же?
— За победу! За счастливое будущее советского народа! За погибших под Сталинградом! За наших товарищей — Азиза Мамедова, Миколу Пономаренко, за земляка моего Колю Соловьева и за многих других! — сказал Губайдуллин.
— Согласен!
Они чокнулись втроем и залпом выпили. Щербань сначала понюхал кусок ржаного хлеба, затем медленно стал его жевать.
У Миннигали, не привыкшего к водке, слегка закружилась голова и тепло разлилось по жилам. Хорошо! Удивительно хорошо!..
Ординарец, жаловавшийся на боль в руках, тоже повеселел.
— Товарищ командир, может, добавим? — предложил он, и глаза у него заблестели.
— А есть у тебя? — спросил Щербань.
— НЗ… для гостей…
— Давай!
К налитой второй раз водке Миннигали не притронулся.
— Не могу больше.
— В голову ударило?
— Да.
— Будешь закусывать, быстро пройдет.
Миннигали показалось, что откуда-то доносятся звуки родной песни. Он прислушался, приложил к уху ладонь:
— Не пойму… Чудится, что ли? От водки, наверно. Послушайте!