День слепого Валентина

Полынская Галина Николаевна

Опустившись на колени, Марина достала стакан и опрометью бросилась в коридор. Засунув стакан в сумку, она немного помедлила и затолкала туда же халат, затем вытащила его и засунула в платяной шкаф прихожей. Затем обулась, набросила на плечи полушубок и, прильнув к дверному глазку, долго смотрела на пустую лестничную клетку. Убедившись, что там никого нет, девушка открыла два довольно простых для такой квартиры замка и вышла на площадку.

Глава 2

Накладывая грим, Ирина не могла не отметить, что в последнее время стала выглядеть хуже: волосы потускнели, под глазами залегли темные круги, лицо расплылось, впрочем,

как и вся фигура, что для актрисы было совсем уж недопустимо. «Надо бы заняться собой, – вяло подумала Ирина, – сесть на диету, меньше курить…» Хотя она знала, что делать этого все равно не станет – не было ни сил, ни желания. После ухода мужа, пылко, фанатично обожаемого ею Павлика, к какой-то мочалке из второго актерского состава, причем ухода громкого, скандального, долго и с наслаждением обсуждавшегося всем театром, Ирина утратила любовь к жизни. Первое время подумывала даже покончить с собой, но не хватило смелости, и тогда Ирина погрузилась в состояние какой-то душевной комы. Внешне это была спокойная, невозмутимая женщина, полностью игнорирующая бесконечные шепотки за спиной, косые взгляды, кривые, сочувствующие улыбки. И всем было невдомек, что творится за этой спокойной маской. Уйти в другой театр Ирина не могла, актрис ее уровня повсюду было навалом, так что приходилось каждый день, как на казнь, идти на работу. Особенно мучительно было играть с Павликом в одном спектакле…

Заметив, что уже битый час смотрит в зеркало, опустив руки, а до начала спектакля остается пятнадцать минут, Ирина спешно закончила гримироваться, надела длинное платье эпохи Екатерины и собиралась закурить, но остановила сама себя – после сигареты садился голос, появлялась заметная отдышка. «Паша тоже сегодня играет со мной, и эта его… эта…» – подумала Ирина. Ее лицо скривилось, а рука сама взяла сигарету, сунула ее в густо накрашенные губы.

Пьеса «Алифея Салливан», эдакий гротеск написанный молодым модным автором, демонстрировалась на малой сцене. Смешение эпох, костюмов, речи, придавало пьесе оттенок бредового пафоса, да и смысл был весьма расплывчат: Алифея – ее играла Ирина – безответно и трагично влюблена в вероломного мистера Салливана (Павлика). Он же вполне хорошо чувствует себя в обществе Вероокки, которую играет та… эта… Алифея обманным путем выходит-таки замуж за Салливана, безнаказанно травит его и зачем-то удочеряет Вероокку. Видимо из каких-то высших побуждений глумления…

«Какой же бред эта дурацкая пьеса, – с тоскливым отчаянием думала Ирина, стоя за кулисами и слушая первые аккорды музыки, – и наверняка этот писака, этот псих-кокаинист получил за нее много денег!» Мысленно Ирина всегда называла автора пьесы «кокаинистом». Как же его фамилия?.. Ирина с тихой злостью пыталась вспомнить фамилию автора – Ляпишев… Левешев… Она так задумалась, что едва не пропустила свой выход.

Оказавшись на большом квадрате паркета, крытого обтянутой тканью фанерой, Ирина невидящим взглядом окинула такие близкие ряды темных, почти черных кресел с замершими зрителями и сказала первую фразу. Голос прозвучал хрипло и надтреснуто. Напротив, в луче света стоял Павлик… «Нас будто специально свели именно в этих ролях именно этой пьесы, – отстраненно подумала Ирина, – а может, так и есть… специально… Чтобы мы и в пьесе развлекали всех подряд своими чувствами… Моими чувствами…», – поправила она сама себя.

– Я не знал, что ты меня так любишь, Алифея!

В глазах Павлика был только стеклянный интерес к Алифее и ничего к Ирине.

– Я приколю к подолу своего платья восемнадцать роз, когда тебя не станет, Салливан…

Действо пьесы плыло, как хмельные картинки в сигаретном дыму. Ирину так знобило, что она даже

подумала, будто умудрилась простудиться, а от мысли, что играет из рук вон плохо, захотелось сдернуть с головы нелепый парик, опуститься без сил на пол и заплакать, растаптывая остатки самой себя…

«Надо вспомнить фамилию автора, – как заклинание мысленно твердила она, – иначе я не доиграю… Левшов… Левшиков… Я не должна ненавидеть себя, я должна ненавидеть их… Я продержусь до конца…»

И она продержалась. И даже дважды вышла на поклон.

Когда за Ириной закрылась дверь гримерной, она сорвала парик, платье и жадно закурила. Ей сильно захотелось коньяка или водки, все равно чего, лишь бы избавиться от невыносимой сухости во рту и ощущения постоянного сквозняка под сердцем. Заглянув в кошелек, Ирина поняла, что ни на водку, ни на коньяк не наскребет, но средств вполне хватало на большую синюю банку отвратительной пародии на джин тоник. Однажды попробовав настоящий английский джин, она раз и навсегда зареклась пить химическую муть, но теперь ей было все равно, лишь бы в пересохшее горло пролился алкоголь.

Она переоделась и вышла из театра через служебный вход-выход. Вдохнув морозный февральский вечер, Ирина с досадой подумала, что пахнет он обледеневшим асфальтом, домами, машинами, брошенными мимо урны окурками – совсем не тем, чем должен пахнуть февральский вечер.

Возле ярко освещенной рекламной тумбы стоял невысокий молодой человек, в его руках замерзал букет багровых роз, и Ирина с невольно грустной завистью подумала о том, что ее никогда вот так не ждали молодые люди с розами… Единственными цветами Ирины за всю артистическую карьеру, был букетик ландышей, однажды подаренный школьниками у этого служебного входа.

Молодой человек внезапно отделился от тумбы и подошел к Ирине.

– Здравствуйте, – мягким, обволакивающим голосом заклинателя змей произнес он, – вы Ирина Стеклова?

– Да… – От неожиданности женщина растерялась. Молодой человек неясной восточной национальности восторженно улыбнулся и протянул ей розы.

– Мне? – уточнила актриса охрипшим голосом.

– Конечно! Вы были великолепны! Просто прекрасны! Я ваш давний поклонник, а подойти решился только сегодня. Глупо, да?

Ирина молча рассматривала его. Тонкое безупречное лицо восточного принца, тщательно причесанные жгуче-черные волосы с неожиданно большим количеством седины и глаза… Нет, не похожие на маслины, с коими обычно сравнивают южные глаза, нет, они больше были похожи на два темных, потаенных озерца, плещущихся в чуть продолговатых прорезях…

Ирине стало жарко в старой дубленке. Сжав стебли роз, она почувствовала, как в пальцы впились шипы, это избавило от наваждения, и женщина прислушалась к непрерывно льющимся фразам молодого человека. Он без запинки перечислял все спектакли с участием Ирины.

– Не откажите ли вы немного погулять со мной? – На поверхности черных заповедных озер появилась и исчезла пара ярких бликов. – Пожалуйста, совсем немного, я так долго ждал этого момента…

Эта почти мальчишеская просьба покорила Ирину. Она уже чувствовала, как расправляются ее плечи, как исчезают с лица морщины и ровнее, глубже бьется сердце…

– Да, конечно, – улыбнулась женщина, – почему нет?

Они медленно направились по вечерней, сияющей дорогими бриллиантами-огнями Москве.

– Меня зовут Митра.

– Странное имя. – Ирина не узнала собственного голоса, таким бархатным контральто она не говорила ни на одной сцене, ни в одной роли. – Оно арабское или турецкое?

– Индийское, я наполовину индиец, наполовину москвич, – он улыбнулся. – Хотите кофе? Давайте зайдем в кафе? Здесь рядом есть прекрасное, уютное кафе.