Der Kamerad
Шрифт:
Довольно быстро отчаявшись в отношении себя, я стал просто присматриваться к окружающим.
И с изумлением понял, что местный половой баланс смещен в сторону, противоположную российской. Здесь наблюдался избыток мужчин, которым катастрофически не хватало женщин.
За одну женщину вели поединок двое а то и трое мужиков разной национальности.
Только один – тот самый козлобородый уродец, что сжигал меня глазами во время первого выступления на сцене – упорно ходил с двумя
Я не мог понять, какой силой он привязал их к себе – молодых, грудастых и ногастых.
Однажды Кристиан кивнул в его сторону и сказал, что это – албанец.
И добавил – дикий народ, без ножа шагу не ступит.
Я усомнился насчет ножа, вспомнив, как тщательно прочесывал меня спецконтроль на вылете. На что поляк возразил, что албанец без ножа – все равно что русский без мобильного телефона.
Я был русским и не имел с собой мобильного телефона. Но спорить не стал: последнему факту Кристиан вряд ли бы поверил.
Настоящее, космическое одиночество и полную ненужность никому на всем белом свете я испытал на третий день по приезде.
Когда меня свалил приступ лихорадки непонятного происхождения.
Которую ничто не предвещало.
Я провел утро на пляже, в еще не угасшем до конца томлении по женским телам. Принял пару стаканов около бассейна, потом – еще три за обедом. И завалился спать.
Забыв – точнее, не подумав – вывесить на дверь номера табличку “No disturb”.
Спал я как убитый; несмотря на все страдания и страсти, Турция дарила мне хороший сон. И когда раздался стук в дверь, я вскочил, как ошпаренный, не сразу соображая – кто я, где я, и который сейчас час.
– Ein Moment! – закричал я, мечась в поисках шорт, поскольку спал всегда голый.
Дверь тем временем отворилась, и на пороге возникла замотанная в платок горничная.
– Хэлло, – сказала она.
С явным интересом наблюдая, как я лихорадочно прикрываю двумя руками свой объемистый волосатый срам.
Потом я понял, что горничные в этом отеле не знали ни одного слова ни на одном цивилизованном языке кроме «хэлло» и «окей». И при стуке в дверь сразу хватал простыню.
В тот раз пришлось сделать именно так: попрыгав с руками между ног, я завернулся в простыню и с дикой досадой попусту разбуженного человека вышел в душный коридор. Точнее, на тянущийся мимо номеров балкон длиной во весь корпус, смотрящий на солнечную сторону, как прогулочная палуба на пароходе.
И вот тут, ожидая, пока горничная приберется у меня в номере, я вдруг почувствовал, как мне с ураганной скоростью становится плохо. Не заболел живот, не першило в горле, не заложило нос… Мне просто сделалось плохо всему, точно сверху навалилась темная душная перина, не давая ни дышать ни просто шевелиться.
Едва горничная с привычным «окей» выскользнула из моей двери, я бросился к себе, включил
И тут же ощутил, что прохладный воздух не дает облегчения.
Меня бил озноб.
Натуральный озноб.
На улице стояла жара в тридцать шесть градусов. В номере, выходившем на запад, было чуть-чуть прохладнее.
Градусов тридцать.
А меня трясло, и руки мои вдруг сделались ледяными.
Я укрылся обеими толстыми простынями что имелись на кроватях, я сжался в комочек – ледяной озноб продолжался, выжигая меня изнутри.
Я прислушивался, пытаясь уловить какой-то симптом известной болезни. Я считал себе пульс – он оставался в пределах нормы.
Термометра у меня, разумеется, не имелось, но по ощущениям кожи я понял, что температура подходит к сорока.
Это было чудовищно… и необъяснимо.
У меня была нормальная страховка с нулевой франшизой, но я не стал вызывать врача, зная, что при внезапном жаре без видимых причин мне могут сразу поставить инфекционную болезнь и выдворить из страны. Особенно учитывая мои художества в первый вечер. А я не хотел уезжать, я хотел отдыхать и жить…
Хотя слово «жить» плохо подходило к моему нынешнему состоянию.
Я лежал, трясясь на кровати, и крайне отчетливо представлял себе, что запросто могу умереть.
Прямо тут и прямо сейчас… ну через полчаса… от этой непонятной лихорадки. И меня никто не хватится до завтрашнего вечера, когда горничная опять придет убираться. А потом турки начнут смотреть мои документы и искать домашний телефон, который я кое-как накарябал на анкете…
Нет, умирать я еще не хотел.
Хотя и не знал, что делать; в небольшом запасе захваченных лекарств не имелось жаропонижающего, я не предвидел такой необходимости.
Спас меня горячий душ – да, в этот вечер, движимый непонятным инстинктом, я раз пять принимался париться. В жаре и духоте включал самую горячую воду, на которую был способен турецкий водопровод, и стоял под обжигающими струями – и ощущал как жар выходит из меня, и озноб сменяется покоем.
За ужином, куда я поднялся из последних сил, я даже не пил бренди.
Тихо вернулся к себе в номер и помылся кипятком еще несколько раз.
Потом выпил снотворное – сразу две таблетки – и лег спать, надеясь на чудо.
Наутро в теле осталась лишь легкая слабость.
И я понял, что то был просто шок акклиматизации.
Которым часто пугали путешественников в жаркие страны, но которого я еще ни разу в жизни не испытывал.
И если вчера со мной произошло такое, значит это первый звонок… о приближающейся старости.
Старости, разом отметающей мысли о женщинах, перспективах, надеждах…
И вот тогда я наконец полностью осознал свое положение и начал пить.
Пить по-настоящему – до остекленения и полной потери реальности.