Der Kamerad
Шрифт:
Лишь один момент я поймал на себе ненавидящий взгляд. Не отвлекаясь, я сконцентрировал внимание и увидел, что на меня злобно смотрит какой-то приземистый уродец лет двадцати пяти. Похожий на турка, но все-таки не турок. Черноволосый, с отвратительной, узко выстриженной бородкой. Я сначала удивился, потом понял причину злобного взгляда: он сидел, обнимая сразу двух девиц. А те, тая от звуков песни, точнее от моего голоса, поскольку вряд ли понимали хоть слово по-русски – испытывая умственный оргазм, если таковой
Когда я завершил танго, взяв в коде на квинту выше положенного и аккуратно выдержав угасание последней ноты, публика захлебнулась в аплодисментах. Несмотря на то, что хлопали, как я уже трезво отметил, не мне, а прежде всего самому романсу, автору строк и композитору, уложившему все это на музыку – и не стоило ожидать, что вот сейчас наконец какая-то одинокая женщина обратит на меня внимание, и отдых мой взметнется на ожидаемую высоту, и так далее…
Поклонившись на все стороны, я пошел за очередным стаканом бренди.
Но Пиноккио остановил меня и попросил спеть еще. Разумеется, ломаться я не стал и спел пару песен на русском языке, одну на немецком и одну на испанском. Мой репертуар не имел границ, и я мог бы, наверное, с минутными перерывами для заправки спиртным, ублажать публику до утра.
С того момента аниматоры поняли, что от меня – в отличие от прочих туристов, перед которыми нужно было стоять на голове и прыгать через собственную задницу – есть толк. Сеансы караоке были в нашем отеле ежедневными – точнее, ежевечерними. И всякий раз, дав наораться безголосым фанатам, турки выключали аппаратуру и, найдя меня, звали на сцену.
Пока я пел, они отдыхали – я видел, как они сидели в проеме задника, используемого вместо кулис и, пользуясь подаренной передышкой, стаканами хлестали слабую турецкую водку, которую им приносил на подносе один из барменов.
А я, получая моральное удовлетворение от иллюзии востребованности, пусть не теми и не так, с удовольствием исполнял каждый вечер песни. Обычно несколько самых любимых, которых слушатели явно ждали и разражались аплодисментами уже при первых звуках – и несколько новых.
– Хай, Пиноккио, – ответил я.
– Wird du singen ein Bissen Heute Abend? – спросил он.
– Als immer, – сказал я. – Keine Problemen.
Мне в самом деле не это представляло никаких проблем. Тем более, публике это нравилось.
Кроме того, я видел, как Чача – старший и наиболее рассудительный – если такой эпитет применим к придурку аниматору – снимает мое выступление на видео. И догадывался, что запись найденного ими таланта будет приложена хозяину отеля по окончании сезона как аргумент в свою пользу при подсчете жалованья.
В общем, иной
Меня узнавали все, хотя практически никто не знал моей национальности.
Со мной здоровались аниматоры, бармены, постояльцы…
Я чувствовал, что не просто стал достопримечательностью. Я сделался, пусть на короткий срок, неотделимой частью этого отеля. Вроде колонны, поддерживающей крышу ресторана. Или гипсовой фигуры римского воина, что стояла на террасе перед узким фронтоном.
Я пил и пел, пел и пил.
Я каждый вечер общался с голландцами.
Я разговаривал с турками и с немцами. С поляком Кристианом, без которого не обходилось ни одно начало вечера.
И даже с несколькими соотечественниками – в частности, с двумя молодыми хирургами Володей и Артёмом из Челябинска.
Я находился в кипучем водовороте людей.
И в то же время я был абсолютно одинок.
Словно астероид, летящий невесть куда в черном пространстве пустого и равнодушного космоса.
V
Когда я отправился сюда, то был уверен, что оторвусь по полной программе.
Сидя в самолете – гнуснейшем, вонючем «Ту-154», какие только и ходили в Анталью из нашего города, – я сладостно думал о том, что ждет меня впереди.
Едва оборвалась жуткая тряска разбега, едва самолет отделился от полосы и сквозь надсадный грохот двигателей, треск и скрип разболтанного планера я услышал, как закрылись створки носовой опоры шасси, я почувствовал невероятную, распирающую меня свободу.
Я оторвался от земли, я потерял связь с нею – проклятой и сосущей из меня соки. Чтобы через четыре часа, припасть к ней опять.
Но – в другом времени.
В другом месте.
А главное – в совершенно ином качестве.
Все осталось позади.
Позади и внизу.
И удалялось все быстрее и быстрее.
И я верил, что прекрасно проведу время в этом своем выморочном отпуске перед казнью.
Да, со стороны все могло показаться странным, диким и вообще невозможным.
Я был безработным.
Потерявшим все, что имел еще две недели назад: работу, неплохой заработок, положение, служебный кабинет, служебную машину, служебную связь, нескольких достаточно ногастых и грудастых девушек-подчиненных, и так далее.
Безработный, выброшенный за дверь, я летел отдыхать.
Но так сложилось.
Так легли жизненные планы, поскольку работу я потерял одномоментно, и даже неделей раньше ничто не предвещало моего падения.
Мы с женой планировали провести отпуск вместе. Ведь в прошлом году в это время я тоже потерял работу и находился в состоянии прострации, и она ездила отдыхать одна.