Деревня дураков (сборник)
Шрифт:
– Саня наложил на себя руки.
Они выскочили под дождь. На бегу Васенька докладывал, что зашел к Сане за учебником по физике и, не застав того дома, попросил разрешения самому поискать нужную позарез книжку.
– Захожу к нему в комнату, – возбужденно тарахтел младший Гаврилов, – а на столе записка. Мол, до свиданья все, не хочу больше жить в вашем подлом мире. Правда, трупа нигде нет. Знать, в реке утопился.
– Не мели ерунду! – задыхаясь, выкрикнул Митя. – Воды по колено! Кто там утонет!
– Если камень на шею, то
Санина мать, тощая самогонщица Алевтина, с потусторонним синеватым лицом встретила их на пороге. В руке у нее тряслись исписанные тетрадные листки.
– Всё перерыла, – глухо сказала она. – Нашла и завещание. Нате, полюбуйтесь. Тут и про вас есть. И по мне, гаденыш, прошелся. Народ я, видишь, спаиваю. А на что бы я его, чистоплюя, кормила? На пособие? Зла не хватает!
Она развернулась и ушла в комнату. Митя мельком увидел следы лихорадочного обыска. Выдвинутые ящики стола, рассыпанные по полу книги. Всё как в его детском кошмаре, подкравшемся откуда не ждали.
Митя вышел на воздух, шикнул на сопевшего за плечом Васеньку и стал читать. В сочинении, озаглавленном «Прощальное письмо», Саня сбивчиво и подробно перечислял свои претензии к мирозданию.
С трудом продираясь сквозь вереницы придаточных предложений и незакавыченных цитат, Митя узнал, что в Саниной смерти виновато всё без исключения человечество, но особенно – самогонщица Алевтина, которую Саня демонстративно не называл матерью, шофер Вовка и новый учитель, цинично отрицающий смысл бытия. Имя Анжелики рыцарски нигде не упоминалось, но про боль растоптанной любвиСаня в запале написал целых три раза.
– Что же делать? – прошептал Митя, на последних строчках вдруг поверивший в реальность беды.
– Сообщить в милицию! – услужливо подсказал Васенька.
Митя отмахнулся и, не разбирая дороги, поплелся домой. Младший Гаврилов пожал плечами и опрометью бросился обратно к школе. Вскоре благодаря его ревностным усилиям повсюду начался переполох.
Вовка пустился в бега, Алевтина, свирепо матерясь, хоронила в огороде самогонный аппарат, Анжелика лежала в обмороке на парте. Спустя час в Митино прибыл не только участковый, но и золотозубая начальница районо, увидев которую маленькая Дуня схватилась за сердце. Школа была обречена.
Пучеглазый одышливый сержант, расположившийся в учительской, нудно допрашивал всех одноклассников Сани, старательно занося каждое слово в протокол. Митя топтался в коридоре и ждал своей очереди.
– Что, наломали дров, господин мечтатель? – злорадно спросила районная чиновница, уже ознакомившаяся с Саниным письмом. – Чуяло мое сердце – нельзя вас пускать!
Митя, к тому времени успевший увериться в своей исключительной вине, промолчал и еще ниже опустил голову.
–
Эти планы неожиданно разрушил пятиклассник Илья Сергеич, тоже приведенный на допрос. Потея под рыбьим взглядом сержанта, он нечаянно проговорился, не сообразил, как выкрутиться, и одним махом выложил всю правду.
По его словам выходило, что Саня жив и прячется на заброшенной звероферме. Илья Сергеич прочитал об этом в последнем Санином письме к Анжелике, которое, по ее же велению, ей не передал.
– Давай сюда, – бесцветно потребовал участковый.
– Н-нету, – заикаясь, пробормотал пятиклассник.
– Где?
– Кораблик сделал.
– Совсем дурак?
– Она сама сказала.
Через полчаса мокрый до нитки Саня был изловлен, допрошен и посажен под домашний арест.
– Богадельню твою все равно прикрою, – крикнула начальница районо, погружаясь в милицейскую машину. – Я предупреждала: до первого ЧП! Пиши по собственному желанию и готовь документацию к переводу!
Евдокия Павловна плакала на школьном крыльце, как девочка, получившая двойку.
Возвратившись наконец домой, Митя юркнул на чердак, забился в угол и попытался исчезнуть. У него не было сил ни на что. Ни радоваться, ни горевать, ни думать. Он раскачивался из стороны в сторону и тупо глядел перед собой в густеющие сумерки.
Вдруг кто-то изо всех сил заколотил в дверь.
«Нет, нет, нет. На сегодня хватит», – безвольно шевельнулось в голове.
Внизу зазвучали взволнованные голоса, среди которых он узнал виляющий тенорок Васеньки.
– Что еще стряслось? – простонал Митя, слезая с чердака.
– Деревню дураков спалили! – выдохнул дурной вестник.
Всё повторилось как в страшном сне. Митя опять бежал по улице, за ним поспешал Вася и, захлебываясь, рапортовал:
– Иностранцев еще с утра всех арестовали, психов в интернат увезли, а кто поджег – не знаю. Я от зверофермы зарево увидел. Думал, мерещится. Побежал, а там одна Настя. Кажется, рехнулась. Мне мамочка давно говорила: не стоит село без психовки. Наша-то померла. Теперь за нее Настя будет.
Митя резко остановился и еле сдержался, чтоб не отвесить болтуну тяжелого тумака.
– Дуй за отцом Константином, – сквозь зубы приказал он.
Васенька прикусил язык и припустил к церкви.
Настю он заметил издалека. На ней была белая ночная рубашка в цветочек, отчетливо выделявшаяся на фоне обугленных стен. Она ходила туда-сюда, как маятник, и бормотала. Подбежав, Митя услышал, что Настя безостановочно твердит одну и ту же фразу:
– Любите ненавидящих вас, молитесь за обижающих вас…