Дерево Джошуа. Группа ликвидации

Гамильтон Дональд

Было тут еще и удобное зачехленное кресло, выкрашенное в белый цвет, такой же белый комод, парочка столиков по углам и ковер на полу. Хотя тут явно не хватало всяких приспособлений, без которых не обходится ни один гостиничный номер в Америке, эта комната, безусловно, была куда более уютной и просторной, нежели те бездушные благоустроенные конурки, которые можно снять за вдвое большую цену в современных общежитиях. Но, как я уже сказал, первое, что бросается в глаза во всех отелях, это красующиеся посреди комнаты кровати. Я решил вести себя как последний гад и как можно грубее разыграть необходимый ей эпизод с моим

участием. Я подошел к ближайшей кровати и уселся на край, отчего старые пружины жалобно скрипнули под моим задом.

Она задержалась в ванной довольно долго. Но наконец появилась, неся в каждой руке по стакану. В длинном черном платье с глубоким вырезом она выглядела стройной, худенькой и очень привлекательной. Я поймал себя на мысли, что если бы дал себе волю, мог бы здорово влюбиться в эту девушку. После недельной работы с напарницей невозможно не прийти к каким-то определенным выводам относительно нее, как бы ты ни старался отогнать всякие мысли о ней. Я смотрел на Ау, и мне вдруг ужасно захотелось сорвать этот дурацкий спектакль каким-нибудь неуместным откровением.

Мне надо было постараться ее убедить в том, что у меня нет ни малейшего желания возвращаться к себе в номер до тех пор, пока мое появление там никого не застигнет врасплох; что они могут не торопясь заниматься моими кассетами, стоящими в рядок на комоде, и что ей не придется выкупать эти пленки своим телом. Конечно, она сразу что-то заподозрила. Будучи далеко неглупенькой, а может быть, даже еще умнее, она должна была бы удивиться, с чего это я вдруг так беззаботно стал относиться к тем важным пленкам, которые надеялся обменять на интересующую меня информацию…

Тем не менее, я был введен в искушение. Я все никак не мог отогнать мысль, что в общем и целом она была ужасно милым созданием. Я понятия не имел, как это она впуталась в эти дела, да мне было на это наплевать. Если бы мы могли просто и спокойно поговорить, а не играть в грязные игры с алкоголем и сексом, возможно, мы бы обнаружили, что все это просто ужасное недоразумение… Я что-то сильно размяк. Признаюсь, я уже был готов совсем раскваситься и заявить нечто вроде: «Лу, дорогая, давай-ка выложим карты на стол, пока мы не совершили чего-то такого, о чем потом будем оба жалеть». Потом я заметил, что она без чулок.

Она остановилась передо мной и широко улыбнулась.

— Льда нет, как всегда. Клянусь, в следующий раз, когда мне посчастливится пить хайболл со льдом, я вытащу из стакана ледяные кубики и буду их блаженно сосать со слезами на глазах.

Я взял у нее стакан и снова взглянул на ее прямые белые ноги, видя их впервые без нейлоновых чулок. Раньше она, конечно, была в чулках. Помните, как я помог ей застегнуть молнию на платье и похлопал дружески ее по заду? Тогда она была одета, полностью затянута в эту смешную упаковку из нейлона и эластика, которые помогают дамам двадцатого века держать осанку. Я даже думаю, что в этом плане нейлон и эластик существенно превосходят китовый ус, столь популярный в девятнадцатом веке. Но теперь на ней не было этих современных доспехов. Вот, значит, чем она занималась за занавеской — сбрасывала оболочку! И теперь передо мной стояла просто Лу, нагая под платьем, в вечерних туфлях на босу ногу, как в то безоблачное счастливое утро неделю назад или что-то около того.

Я словно получил зуботычину. Она не

забыла — и вспомнила теперь — тот факт, что однажды я уже отметил, как неотразимо она одета — или раздета. То было единственное событие в наших отношениях, которое произошло незапланированно и вполне естественно. И вот теперь она нарочно использовала против меня то же самое оружие.

Я заставил себя тихо присвистнуть и сухо заметил;

— Надо последовать твоему примеру, а то мой пояс врезался мне в живот!

У нее хватило такта покраснеть. Потом она рассмеялась, поставила свой стакан и разгладила ладонью облегающую шерсть, с интересом наблюдая за произведенным эти изящным движением эффектом.

— Я не кажусь тебе слишком соблазнительной? — промурлыкала она. — Но я не взяла сюда ничего, что было бы достаточно пикантно, Я же собиралась не для медового месяца, ты должен это понять! Мне пойти переодеться во фланелевую пижаму?

Я ничего не ответил. Она пристально взглянула на меня. Выражение ее лица как-то изменилось. Постояв немного, она присела рядом со мной на кровать, взяла стакан и сделала большой глоток.

— Извини, Мэтт, — произнесла она строго. — Я не хотела… Я не собиралась тебя соблазнять, черт возьми. Я и не думала, что тебе это так уж необходимо, если говорить начистоту.

Я молчал. Это была ее игра.

Она глубоко вздохнула и снова сделала большой глоток.

— Я неправильно тебя поняла… Мы расстанемся завтра и, возможно, больше никогда не увидимся, если только нам не суждено увидеться снова в Стокгольме. Когда ты вошел сюда, я решила, что ты настроен на сентиментальную прощальную встречу, если ты понимаешь, что я имею в виду. По-моему, я достаточно ясно дала понять, что не возражаю, — она горько рассмеялась. — Что может быть смешнее женщины, которая готова пожертвовать своей добродетелью и узнает, что ей некому предложить себя. Эй, кто-нибудь, не хотите ли заняться сексом? — она снова рассмеялась, осушила свой стакан и встала. — Может, налить тебе перед уходом? Мне надо выпить еще, чтобы утопить свое унижение.

Я изобразил раздумье. Потом сказал

— Ну, пожалуй, да — еще один, — осушил свой стакан и передал ей. Я смотрел, как она пошла в ванную нетвердой походкой, которую она едва ли имитировала — мы в тот вечер оба изрядно выпили. Я чувствовал себя довольно мерзко: сижу как последний подонок и заставляю бедную девочку ломать перед собой комедию. Но когда Лу вернулась, я заметил, что она очень внимательно изучила свою внешность в зеркале ванной и решила, что для придания себе еще более пьяного, более разбитного, более соблазнительного вида ей следует немного взлохматить волосы и немного скособочить платье, — а также немного меня подразнить слегка обнажившимся плечом и грудью. Ну, за нее можно было не беспокоиться. Она свое дело знала!

— Послушай, — сказала она, усевшись рядом со мной на кровать, — расскажи-ка мне про эту женщину.

Я спас свой стакан, выхватив его у нее из рук, прежде чем она выплеснула содержимое на нас обоих, — как оно и было предусмотрено ее ролью.

— Про какую женщину?

— Про ту, которая не хотела тебе в чем-то признаться. Ты попросил меня напомнить про нее. В чем она не хотела признаться и что ты сделал?

— Вряд ли это подходящий рассказ для спальни.

Она мягко рассмеялась, придвинувшись ко мне.