Деревянная девочка, или Ди — королева кукол
Шрифт:
Я кивнула.
— Волновые записи можно уловить. Как приёмник улавливает и воспроизводит радиоволны. Всё можно увидеть на экране… только звуковые волны затухают, а свет вечен. Понимаете?
Да. Я понимала. Мне всегда было жаль, что жизнь вокруг нас проходит зря… Жалко, что отцветает цветок и умирает пчела, укусив вас за палец. И что бессмысленно умирает человек, и его жизнь, и любовь, и вся сидящая в голове бездна воспоминаний — канут в лету и пропадут напрасно… Для чего всё это?
Теперь я знала: не совсем зря. Получается, что мы живём вовсе не
И я сказала:
— Выходит, жизнь существует вечно?
— Наверно, творцу, который создавал этот мир, показалось глупым создавать одноразовую игрушку. И он сотворил вечность…
— Вы сумасшедший?
— Да, я знаю, человечество отказалось от религий и давно не верит в Творца. Но по-прежнему не известно, существует ли Он на самом деле… Вопрос до сих пор не снят.
Я опять подумала о цветке, который на самом деле никогда не отцветёт и будет цвести, пока существует мир, и о пчеле, которая не умрёт для вечности, после того как, истлев, превратится в сухую пыль. И почему-то на душе стало легче.
— Значит — «рукописи не горят»? Даже если сгорают… И ничто не пропадает бесследно?
— Это так.
— И наш мир — долгоиграющая игрушка? Для кого? Мы всё равно умираем. И что нам с того, что «фильм» о нас существует вечно? Он нам ничем не поможет. «Того света» нет, и нет другой жизни. Для кого снимается этот фильм?
— Для творца.
— Вы опять…
— Да, я знаю. Человечество давно ушло от религий и мыслей о боге. После Потопа стало ясно: если он есть, на нас ему наплевать, а это всё равно, что его нет. Ни одна церковь не удержала своих позиций. Тот бог, в которого верили люди, был придуман людьми. Религия помогала одним обуздывать других, и в этом был смысл.
И смысл этот имел право на жизнь, пока играл свою роль в обществе. Он помогал выжить. Но когда люди стали высокоморальными без религии и поняли, что убивать друг друга нет смысла, потому что скоро убьют их всех, в религиях надобность отпала. Отпала нужда в карающем выдуманном боге.
— Так вот как, — удивилась я. — Тот бог, в которого верили, был сочинён людьми. Но это не значит, что другого нет. Да? Что другой отсутствует… Может, он-то и хочет нас сейчас уничтожить?
— Нет. Ведь мы говорим о творце. А вовсе не о том, выдуманном, боге. Выдуманный мог карать и наказывать, уничтожать. Творец уничтожать не может, иначе это вовсе не Творец.
— Так кто же стремится нас уничтожить?
— Неизвестно.
Я удивилась:
— Как? Разве не те… в «летающих тарелках»?
— Те самые, — согласился Клайв. — Но мы не знаем, кто они такие. Мы их никогда не видели, мы с ними не встречались и никогда не входили с ними в контакт. Они — загадка.
— А может, их сотворил этот ваш «творец»?
— Не похоже. Потому что они — глупцы. Они пытаются выжить нас с Земли, освободить для себя планету, и они совершенней нас в техническом отношении. Их «тарелки» неуязвимы, их оружие совершенно. Они ни разу не дали нам себя победить. Но они не понимают главного — борьба бессмысленна… Им не выиграть.
— Почему они этого
— Потому что, скорей всего, их наука не открыла то, что известно нам, — те самые волны Эфра-Райта, благодаря которым мы видим будущее. И прошлое… И знаем, кто выиграл эту войну…
— Почему же они не открыли этого?
— Им не хватило чего-то, их науке.
— Но почему?
— Я долго об этом думал и пришёл к выводу, что они однобоки в своём развитии. Неполноценны: недостаточно моральны. Их наука — да, она создала технику и технологии, но им, кажется, была неведома философия, и вероятно, у них не было искусства, рождающего истинную духовность. Не лживые химеры религий, что зиждятся на запретах и потому рождают неполноценную мораль. А истинное искусство, которому нет цены.
— И в результате они оказались недостаточно моральны?
— Иначе бы смогли предвидеть, как можно противостоять их оружию. Придумав «атаку иголками», они не способны были сообразить, что это оружие стопроцентно успешно в животном или бездуховном обществе и что человек способен, пожертвовав собой, спасти другого. Того, кого любит больше, чем себя. Любимую. Кота. Ребёнка. У них не было искусства, рождающего философию любви ко всему живому в природе. Поэтому они оказались неполноценны — духовно, а отсюда — потерпели фиаско со своей техникой…
«Нет-нет, — подумала я, — дело тут вовсе не в философии. Дело в любви…»
Я повернулась к ним спиной, чтобы не видели, что я плачу. И они ушли.
— Спускайтесь, когда позавтракаете, — донёсся голос Клайва. — Вниз по лестнице и направо.
Дверь они не закрыли.
Завтракать мне совсем не хотелось. Моя сухая и абсолютно чистая одежда лежала рядом на кресле.
Когда я спустилась, холл был пуст. Но тотчас прибежала собака и стала негромко лаять. Вышел Клайв. Он был в очках и погружён в себя.
— Пойдёмте! — позвал меня, сделав приглашающий жест рукой.
Я вошла за ним в большую комнату, где горел камин. Книги на полках, старинная мебель, вазы и безделушки, письменный стол у зашторенного окна. На столе лежала раскрытая папка с рукописью и стояла чашка с недопитым кофе.
Клайв сел в кресло у стола, жестом указав мне на диван справа от себя, потом развернулся с креслом, чтобы быть лицом ко мне. Я рассматривала кучку антикварных вещиц на столе — старинные фарфоровые статуэтки, серебряный канделябр-семисвечник… Внимание привлёк большой прозрачный кристалл на тонком металлическом стержне, который крепился к подставке из зеленоватого нефрита.
— Это ваше, — кивнул он на стол. — Вещи вашей прабабушки по материнской линии.
— А камень?..
— «Орлов»! Слышали о таком?
— Не слыхала.
— Благодаря ему Сара Леви получила место на «Сейлоре». В награду за открытие вашего отца Всемирный Фонд возвратил семейную драгоценность с правом наследования потомками.
— Это что, такая ценность?
— Ещё бы! — Клайв выглядел удивлённым. — Наследие русских царей. Вы знаете, что происходите из России?
Я усмехнулась: