Деревянная грамота

Трускиновская Далия Мейеровна

— А я не на Москве учился. Меня маленьким отсюда увезли, и вернулся я уже… — Богдаш замолчал, явно припомнив нечто малоприятное. — А потом вспомни, как у приказных грамоту отняли! Тоже ведь — набросились, прибили да и удрали. Одно к одному — кулачные бойцы потрудились!

— И похоже, кто тело выкрал, тот и грамоту отнял, потому что уж тело-то с грамотой прочно связано! — воскликнул Данила. — Стало быть, Одинец, или кто там у него умный, потому Авдотьицу раскусил, что ждали неприятностей! Может, грамота и по сей день там обретается?

— Поди

знай! Коли неприятностей ждали — так и перепрятать могли. Гляди! Тащится!

К водогрейному очагу неторопливо шел Тимофей. Его встретили молчанием.

— Я вот подумал, — сказал Озорной, — что и сегодня-то мясные пироги дешевы, а завтра и вовсе за бесценок пойдут, должны же пирожники от последних припасов избавиться, не то — пропадут. Что, коли завтра с утра запастись да и устроить хороший обед? И на Кормовом дворе тоже все подчищать начнут. Я вот после вечерни туда загляну — авось и нам чего перепадет, не все же повара с кухонными мужиками по домам растащат.

— А загляни, — позволил Богдаш. — Вон Семейка собирался с сестрой сговориться, чтобы блинов нам напекла. По сколько скидываться будем?

Блинов и кроме как у Семейкиной сестры можно было раздобыть в большом количестве. Но конюхи не хотели жевать их на морозе, впопыхах, они хотели достойно сесть за стол, перепробовать все приправы, и выпить в меру, и неторопливо съесть столько, сколько брюхо примет.

Пока обсуждали будущие блины — явился и Семейка.

Вновь конюхи свели вместе все, что узнали, охотясь за неуловимой грамотой…

— Завтра с утра, свет, пойдешь к тому Трещале, — решил Семейка. Купца с товаром, говоришь, скоморох поминал? А ты погляди — не появился ли в Трещалиной стенке кто новый. Ведь они, сучьи дети, не только ведомых бойцов из стенки в стенку переманивают, они еще и новых приводят да до поры в тайне держат! Отыщет такой замухрышка Перфишка где-нибудь в Пустозерске тамошнего надежу-бойца, сманит в Москву, прибережет его какой-нибудь Трещала до последнего — да вдруг и выпустит! А есть купцы и даже бояре, кого хлебом не корми — дай боем потешиться! И они стенке, которая им полюбилась, и вино выставляют, и денег дают. Вот и Перфишке перепадет.

Данила слушал, кивал, увязывал Семейкины слова с тем, что знал и подметил сам.

— Больше толку было бы, коли бы я к Одинцу пошел, — сказал он. — Но только с Соплей у меня дружбы не выйдет. Я с ним уже сцепился — сам до сих пор не пойму, что он на меня налетел?

— Чего-то они с Трещалой не поделили, — ответил Семейка. — Сам же говорил — наследство чье-то, что ли. И Сопля вздумал, будто тебя Томила для чего-то в «Ленивку» подослал. Завтра с утра к Трещале с Томилой и беги! А мы твою работу выполним.

Так Данила и сделал.

Это было воскресенье — последний день перед Масленицей. Очевидно, Трещала считал учебные бои тяжким трудом — бойцов не гонял, они слонялись по двору, иные схватывались биться, иные отдыхали, некоторые

вообще отсутствовали. Данила велел вызвать скомороха. Целовальник Гордей, признав парня, повел его в дом.

— Бог в помощь! — сказал Данила и перекрестился на образа.

— Заходи, раздевайся! — предложил Томила. — Заодно и поможешь.

На полу у печи стояли два немалых глиняных горшка. Томила, сидя на лавке, прикладывал к ним поочередно кусок тонкой черной кожи. Похоже было, что он собрался обвязывать их по горлу, как это делают с маленькими горшочками, наполнив их горячим вареньем. Тут же, на краю лавки, лежали мокрые веревки.

— Давай-ка пособи, — сказал Томила, беря горшок на колени. Придерживай кожу-то, а я обхвачу.

Он взял кожу, которая, оказывается, уже была вырезана кругом, чуть больше двух пяденей в поперечнике, наложил на горловину, чуть присобрал и показал Даниле, как обхватить горшечное устье ладонями. Потом накинул петлю из мокрой веревки и затянул. Быстро и ловко вывязав узел, он вернул горшок к печке.

— Половина дела сделана! — воскликнул он и взял второй кусок кожи.

Когда управились с другим горшком, Данила спросил, для чего такое сооружение может понадобится.

— Да это же накры! — удивился скоморох. — Большие накры, в какие палками бьют! Погоди, веревка высохнет, туже натянется, тогда я их доделаю!

Он показал на две деревянные подставки, неприметно стоявшие в углу. Каждая была о четырех чурбачковых ножках и с круглым вырезом посередке, чтобы надежно установить горшок.

— Без накр скомороху на Масленицу нельзя, — продолжал Томила. — Вот видишь, веревочки свисают? Так я ими накры к подставкам привяжу, так оно надежнее будет. А потом и между собой горшки свяжу, чтобы их при нужде через конскую шею перекинуть можно было. Раньше-то с накрами в битву хаживали! Так на лошадях и везли!

Тут Данила вспомнил — летом, когда ходили с Семейкой к купцу Белянину посмотреть скоморошье представление, в переполохе как раз накры и были позабыты. Видать, так они тогда и пропали, если Томила новые мастерит.

— А для кулачного-то боя они зачем? — спросил он.

— Людей созвать, сигнал к началу дать, чтобы к боевой черте идти. Под них стенке хорошо наступать — бьют-то сперва все разом. И коли бой не заладился — накрачей бить в накры перестанет, бойцы разойдутся.

— И что — неужто услышат, поймут и разойдутся?

— Так заведено. Когда одна стенка другую за потылье выгонит, тоже накрачею знак дают — он умолкает.

— А сегодня учиться будут?

— Воскресенье же! Сегодня все отъедаются, кому надобно — лечится. Я вот буду Лучку обучать. Нарочно для него накры перетянул.

Скоморох пошлепал ладонями по черной коже — накры зарокотали.

— И что же — ты все время с бойцами на льду будешь? — Данила, видя, что сейчас — не до него, все же норовил хоть малость вызнать. — Ты же сам-то драться не станешь?