Деревянная грамота
Шрифт:
Данила насторожился — хитрый боец явно помешал Одинцу открыть рот.
— Ну, сказывай, — позволил Тимофей.
— Это Трещала кашу заварил. Стал у нас бойцов переманивать. Я ему настрого заказал в «Ленивке» бывать — так он не послушал и туда своих людишек тоже подсылал. У него в подручных скоморох есть, как стенку принимаются собирать, так и он на Москве объявляется! И тот скоморох тоже моих бойцов переметнуться подговаривал. А от Трещалы к нам один молодец перебежал, мы его до поры до времени прятали. Вот — у парня своего спросите!
Сопля показал на Данилу.
— А
— Скажи, как мы с тобой у «Ленивки» сцепились! Я же тебя за Трещалина лазутчика принял! Будто бы хочешь все в кружале разведать! А как к нам стал тебя зазывать — ты и на попятный! Ну, думаю, подослали!
— Когда это ты, Данила, с ним сцепился? — строго спросил Тимофей.
— Было дельце, свет, — вмешался Семейка. — Да и не дрались они, один лай, ничего больше.
— А поле того лая Даниле спешно втемяшилось кулачному бою обучаться? сообразил Озорной. — Разберусь я с ним!
— Да ладно вам! — воскликнул Богдаш. — Пусти, Семейка, остыл я. Дай шубу накину.
Он воздел руки над головой, потом резко бросил их вниз, встряхнулся, как искупавшийся пес, и подхватил со снега шубу.
— Так, выходит, вся свара — из-за бойцов, которых сманивают, и деревянная еретическая грамота тут вовсе ни при чем? — уточнил Тимофей.
— Да ты послушай! — Сопля заговорил так убедительно, что дальше некуда. Ведь коли по уму — так нас, нашу стенку, обидели! Есть торговый человек, Перфишка Рудаков. И он привел нам парня. Откуда его вывез — сам объяснить не мог толком, да и парень тоже. Однако здоровенный детина, и у себя дома в стенке стаивал, парнишкой — на крыльях и уже два года как со взрослыми мужиками в челе. Мы его попробовали — да Перфишке спасибо сказали. И заплатили хорошо — сколько, Аким?
— Полтину я ему дал, да ты от себя десять алтын прибавил.
— И тот парень жил с нами сколько-то дней, а потом скоморох Трещалин, Томила, проведал и к Перфишке подкатился. Уж не знаю, чего пообещал, да только Перфишка поздно вечером пришел за детинушкой — вот, Клим видел…
— Вот те крест, своими глазами, — подтвердил ткач.
— … да и свел тихомолком со двора! Вот нам еще забота — окаянного Перфишку искать, чтобы деньги вернул.
— Найду — шею сверну, — грозно сказал Одинец. — Не по-христиански это деньги получить да и переметнуться!
— Перфишка Рудаков, стало быть, парня свел — и из-за того ваша свара с Трещалой еще больше разгорелась? — Тимофей был нетороплив, говорил размеренно, глуховато, но Данила чувствовал — сейчас заорет!
— Да из-за него, худяка! Мы и раньше-то не ладили, — признался Сопля, — и про то всей Москве ведомо. А как парня свел — совсем взъярились. Мало за тем Трещалой грехов, что ли? Я крест целовать буду — он в прошлом году изловчился, с закладкой на лед вышел! Теперь вот с Перфишкой спелся! А по тому Перфишке кнут плачет. Такого парня свел!..
Сопля, перечисляя обвинения, все повышал голос, потрясал кулаками, скалился — словом, был страшноват. Тимофей же слушал его бесстрастно, как и положено ведущему розыск
— И за то вы его убить готовы? — уточнил лишь.
— Не то что убить — живьем в землю вогнать! — Сопля ответил до того страстно и яростно, что Даниле сделалось его жаль — невзирая на происшествие у ворот «Ленивки».
— Ну так и незачем стараться… — Тимофей помолчал и решительно возвысил голос: — Лежит ваш Перфишка на берегу под забором вторые сутки! Крови на нем нет — кулаком, выходит, били!
И указал рукой в сторону реки.
— Под каким забором? — спросил озадаченный Сопля.
— Да под вашим же. Вы на этом дворе ведь стоите? Ну так как с реки к переулку подниматься — по левую руку.
— Перфишка? — переспросил Одинец. — Точно — он?
— Пошли человека проверить, — предложил Тимофей. — А мы подождем.
— Да что ж это деется?! — завопил вдруг ткач. — Вы-то разбежитесь, а тело-то — под моим забором!..
— Давай-ка, Клим, беги с Вавилой, поглядите, — велел Одинец.
Клим кинулся бежать по переулку, за ним — Вавила с фонарем. Опять наступил мрак.
Бойцы, сбившись вместе, неслышно совещались. Конюхи тоже сошлись потеснее.
— Их разделить надобно, — прошептал Данила. — Сопля Одинцу говорить мешает. Без Сопли Одинец проболтается…
— Разделю, — пообещал Тимофей. — Что, Богдаш, потешил душеньку?
— Для стеночника он хорошо бьется, а настоящего охотницкого боя не знает, — сказал Желвак. — Погоди, Данила, научу — ты о того Соплю сапоги однажды вытрешь. Он что умеет — стенку с разбега прорывать и быстро кулаками в разные стороны садить. Никто ничего и понять не успел — а он уж стенку прошиб, за ним клин попер. Одно слово — надежа-боец. А для охотницкого боя верный глаз нужен…
— Я те научу… — проворчал Тимофей. — Нам Данила живым надобен!
Семейка беззвучно рассмеялся.
— Ты, Тимоша, коли хочешь отсюда живым уйти, отошли Данилу-то, посоветовал он. — Пусть тихонько уйдет да поблизости затаится, пока темно да никто на нас не глядит. Давай-ка, свет, пригнись да вдоль забора и прошмыгни, а мы тебя прикроем…
— Для чего? — удивился Данила.
— Делай, что велят. Хоть в сугроб закопайся — а чтоб я тебя не видел! велел Тимофей.
Конюхи, словно бы продолжая совещаться отошли к забору. Данила, держась так, чтобы между ним и бойцами все время были плотно стоящие товарищи, начал отступать к реке.
— Аким! Аким! — раздались крики. Фонарь возник из-за угла и, мотаясь во тьме, стал быстро приближаться. Ткач Клим и Вавила, не заметив замершего впритык к забору парня, с громким топаньем бежали к своим.
— Точно ли Перфишка? — крикнул Одинец.
— Он самый!
Гонцы подбежали и, поскольку самое главное уже успели выкрикнуть, принялись истово кивать.
— Вот ведь стервец! — воскликнул Сопля.
— А теперь я скажу, — Озорной заговорил густым голосом, властно и весомо. — Сдается мне, что все как раз наоборот вышло. Что не Трещала с Перфишкой Рудаковым у вас бойца свели, а свел его Перфишка у Трещалы для вашей стенки, и привел, и с рук на руки сдал.