Деревянная грамота
Шрифт:
— Вот те на! — воскликнул Тимофей. — Тот, кому Томила божился, будто наследство у Трещалы, что ли?
— Выходит, он, — и Данила повесил голову.
— Неужто за то его пришибли, что знал, где наследство? — сам себе не веря, произнес Богдаш. — Чтобы не проболтался — а, Семейка?
— Может, шел к Одинцу правду рассказать, а за ним — добрый человек с кистенем? — предположил Тимофей.
— Но коли грамота у Одинца?.. — воскликнул Данила.
Дельце запуталось еще крепче. Кому и зачем понадобилось отправлять на тот свет Перфилия Рудакова — было
— Что с телом делать будем? — спросил Богдаш. — Стрелецкий караул позвать, что ли?
— Тут тебе не Белый город и не Китай-город, тут тебе Хамовники, напомнил Тимофей. — Хоть до завтра глотку дери — никакой стрелецкий караул не явится. Сами ткачи за порядком следят. А теперь ткачи гуляют…
— Оставим так, светы, — решил Семейка. — До утра с ним, я чай, ничего не сделается. Утром я до Земского приказа добегу, пусть за ним пришлют сани. Ну, идем, что ли, поглядим на Одинцовы ворота?
— Не идем, а бежим, — вдруг сказал Богдаш и сунул в снег догоревшую до пальцев бересту. — По реке сюда люди движутся, как бы не Одинцовы! Они, видать, последние бои досмотрели да и домой собрались. А нас-то всего четверо!
— Уносим ноги, — добавил Семейка и первым поспешил к переулку.
Надо полагать, люди, приближавшиеся по реке, издали увидели у забора Одинцова двора огонек. Был, был и вдруг потух. Но прежде успел осветить каких-то подозрительных молодцов. Молодцы растаяли во мраке, но глазастый человек мог бы, забежав вперед, увидеть тени в переулке.
И еще — среди крепких мужиков, вся сила которых, несомненно, была в могучей груди, дубовых плечах да здоровенных кулаках, оказался один умный. Он велел шуму не подымать, а разделиться, чтобы часть народу выбралась на берег раньше, у иного переулка. Таким образом он собирался взять неизвестных злоумышленников на улице в клещи. И ему это удалось…
— Стой! Стой, бляжьи дети! — раздался не глас человеческий, но звериный рев. И навстречу конюхам выскочило несколько бойцов, и встали те бойцы так, как становятся в стенке.
Не успел Семейка, шедший первым, крикнуть своим «Назад!», как и сзади заорали, загалдели:
— Имай их, имай! Вавила, фонарь тащи! Васька, крыло держи!
— Это кто тут балует?! — громогласно спросил Тимофей. — Кто государевой службе прохода не дает?!
— А вот уложим на снежок, там и поглядим, какова вы есть государева служба! — отвечал глумливый голос. — Да и спросим, кто вашего позорника Трещалу на царство венчал!
— Бить будут, — негромко заметил Семейка. — Ну, коли сами напали сами пусть и защищаются. Держись при мне, Данила, у меня кистень.
— Я сейчас их главного выкрикну и с ним схвачусь! — весело пообещал Богдаш. — Посмотрим, кто кого! А ты, Данила, от меня далеко не отходи, коли что — прикрою…
Тимофей же молча шагнул к забору. Забор был обыкновенный — в землю вбиты колья, поперек приколочены доски. Ухватив верхнюю двумя руками, а ногой упершись в то место, где со стороны двора полагалось быть колу, Тимофей рванул изо всей силы, раздался треск —
— Ко мне, Данила! — крикнул он при этом. — Нам все дозволено, мы государева служба!
— Да что ж ты, ирод, мой двор разоряешь?! — заорал ошарашенный этим деянием мужик — надо полагать, хозяин двора, ткач.
— А вы чего на государеву службу поперли?! — загремел Тимофей. — Щас и не так тебя, дурака, разорю! По бревнышкам раскачу!
— Какая вы служба! Вы — шпыни ненадобные, теребень кабацкая, страдники, псы бешеные, воры! — отвечал уже иной голос. — Ужо мы вас обротаем!
— Это кто там таков грозен? — сразу же принял вызов Богдаш. — Ну-ка, молодец, выходи из толпы! Дай на тебя поглядеть, прежде чем уложить!
— Вавила, сучий сын, где Вавила?! — грянуло и спереди, и сзади. Посланный за фонарем Вавила где-то запропастился.
— А сам-то ты кто таков? Набрал ваш Трещала всякой шелупони, подлого люда, безместных попишек, да и гордится?! Я всех ведомых бойцов на Москве знаю — тебя не видывал!
— Да ты и теперь меня не видишь! — радостно завопил Богдаш. — А ну, выходи, что ты там за спинами отсиживаешься? Это тебе не в стенке в третьем ряду стоять, потылье охранять! Ну, вылезай, переведаемся! Жаль кулаков — да бьют же дураков!
Данила даже усмехнулся — задирать Богдаш был мастер.
— Вавила! Зашибу! — крикнул еще кто-то, и наконец возник фонарь.
Многократно изруганный Вавила подбежал туда, где тесно встали конюхи, но слишком приближаться не стал.
— Выше фонарь держи! — и из толпы бойцов вышел долговязый, в щегольской шапке с отворотами набекрень, узколицый, с короткой рыжеватой бородой. Ну, так и знал! Гляди, Аким, — вон тот нас у «Ленивки» выслеживал! Я его узнал — у него рожа кривая!
Теперь и Данила признал Соплю.
— Ты, что ли, охотницкому бою учился? — пренебрежительно спросил Богдаш. — Ну, скидывай шубу, выходи! Выходи на кон!
— Стой, Сопля! — тут появился человек, на которого стоило лишь раз поглядеть, чтобы назвать записным бойцом. Был он в тех зрелых мужских годах, когда черную курчавую бороду уже пробила седина, однако сила не убавляется, а даже крепнет. И весь казался сбитым и склепанным не по человеческому размеру — большое лицо, бородища — до середины широченной груди, и в тулупе своем — поперек себя шире, хотя и немалого роста.
— Не суйся, Аким! Я его видел, а ты — нет! Я его нарочно к нам зазывал отвертелся, щенок!
— Ты к нашему парнишке не цепляйся, ты мне отвечай! — Богдаш был неумолим. И даже принялся расстегивать шубу.
— Я тебя знать не знаю! Откуда ты такой на Москве взялся! высокомерно ответил Сопля. — Много вас таких-то ходит! У себя в Пустозерске или в Кеми первый боец — так и по Москве выступает, как боярин Милославский!
— А ты выходи, выходи! Лаяться-то и бабы на торгу горазды! А ты, Вавила, стой где стоишь! Чтобы свет — поровну!