Деревянное яблоко свободы

Войнович Владимир Николаевич

– Да, – она с трудом вышла из оцепенения. – Но как открыли квартиру на Тележной?

– Кто-то выдает, – сказала Якимова. Закуривая папироску, она нервно ломала спички.

– Дворник всегда был против того, чтобы привлекать к делу слишком юных и неокрепших духом, – сказал Тихомиров с намеком.

Все посмотрели на Тихомирова, на его рукав, перехваченный траурной лентой.

– Я думаю, ты ошибаешься, если имеешь в виду Рысакова, – сказала Перовская. – То, что он сделал позавчера, отводит от него подозрения.

– Скоро все узнаем, – уклончиво сказал Тихомиров. – Но некоторые квартиры

надо бы очистить, и как можно скорее. И в первую очередь это касается магазина сыров.

– Рысаков в магазине никогда не был, – сказала Якимова.

– Не был, но это еще не значит, что он о нем не слыхал, – неожиданно поддержал Тихомирова Грачевский.

– Магазин ликвидировать нельзя, – сказала молчавшая до сих пор Вера. – Мы ничего не знаем о наследнике. А вдруг он тоже любит разводы?

– Вдруг, вдруг! – разозлился Тихомиров. – Мы свое сделали. Хватит бессмысленных жертв.

– Это трусость! – вспылила Вера.

Сказанное слово прозвучало как пощечина. Тихомиров побледнел.

– Ты не смеешь так говорить, – сказал он с трудом.

Вера смутилась. Тихомиров был старый товарищ. За ним было десять лет революционного стажа, из них четыре года тюрьмы.

– Ладно, – сказала она отворачиваясь. – Беру свои слова обратно. Но магазин бросать нельзя.

– Нет, Верочка, – мягко возразила Перовская. – Шансы на удачу ничтожны, а риск слишком велик. Баска, – повернулась она к Якимовой, – немедленно смени в магазине Богдановича, пусть уезжает с первым же поездом. Ты уйдешь после закрытия магазина. Оставишь полиции записку, чтобы во избежание ненужных жертв не взорвали ненароком мину. По-моему, так будет правильно?

Роль, которую Перовская исполнила 1 марта, сделала ее авторитет непререкаемым. Большинство согласились с Перовской. Вера подчинилась. Стали по одному расходиться. Перовская, уходя, задержалась в коридоре.

– Верочка, если ты не возражаешь, я приду к тебе сегодня ночевать.

– Соня! – обиженно вскинулась Вера. – Как ты можешь об этом спрашивать?

– Я спрашиваю потому, – она вымученно улыбнулась, – что, если меня найдут здесь, тебя повесят.

– Сонечка, милая, – обняла ее Вера. – У меня под подушкой всегда лежит револьвер. Если придет полиция, с тобой или без тебя я буду стрелять.

Глава 20

Литератор Скурлатский сидел в своем кабинете за просторным столом в просторном темном халате, окантованном шелковым шнуром. В этом халате он выглядел как настоящий крупный писатель, выглядел даже более настоящим, чем самые настоящие писатели. Сегодня он наконец-то дорвался до стола и мог приняться за грандиозный, давно задуманный им роман. До этого всегда что-нибудь мешало. Утренние два часа уходили на чтение петербургских и московских газет. Затем надо было посетить знакомых, с тем чтобы узнать, что происходит в мире (потому что газетам верить нельзя). Потом повидать других знакомых и пересказать им то, что слышал от первых знакомых. Побывать во всех редакциях, набрать заказов и, наконец, провести вечер в каком-нибудь модном салоне. Без такого общения жизнь писателя немыслима. И так проходил день за днем в суете, в беготне. Скурлатский возвращался домой усталый и огорченный, недовольный собой. Опять прошел день, и опять не нашлось времени взяться за свое главное сочинение. Он пододвинул к себе стопку чистой бумаги, очинил перо, обмакнул его в чернила и задумался. «Черт подери, отчего же так происходит? – думал он. – Отчего так получается, что самые разнообразные (иногда просто гениальные) мысли

приходят ему где угодно: во время прогулки по Невскому, в гостях, в кабинете знакомого редактора, но только не за столом».

– Скажите, не страшно ли вам наедине с листом чистой бумаги? – когда-то спросила его одна поклонница.

Страшно, да еще как, очень страшно. Та поклонница, Евдокия, давно стала его женой. Но ему по-прежнему было страшно перед листом чистой бумаги. Пока он обо всем этом думал, чернила на пере высохли, пришлось его снова обмакивать. Он знал, что настоящий роман начинается с первой фразы. Стоит написать удачную первую фразу, и мысли польются одна за другой, а уж остальное будет делом времени. Но как раз именно первая фраза ему и не удавалась. Она бы, может быть, ему и удалась, но в то время, когда эта фраза забрезжила в его сознании, на кухне что-то грохнуло. «Никогда не дают работать!» – раздраженно подумал Скурлатский и вышел на кухню. Там он застал кухарку Пашу, крепкую деревенскую девушку. Она мыла посуду.

– Пелагея, – сказал строго Скурлатский, – сейчас же прекрати греметь посудой, ты мне мешаешь.

– Барин, мне немного осталось домыть, – виновато сказала Пелагея.

– Завтра домоешь. А пока подай мне в кабинет чаю, и покрепче.

Чай, как известно, бодрит и освежает. Но на этот раз его действие не ощущалось. После чая Скурлатский просидел еще некоторое время над листом, и как раз в это время в дверь позвонили. Он посмотрел на часы, было довольно поздно. «Опять кого-то несет на ночь глядя», – подумал он недовольно, но с облегчением. Запахнув халат, он вышел, но за дверью никого не оказалось. И тут только обнаружил он конверт, видимо, подсунутый кем-то под дверь.

Вернувшись в свой кабинет, Скурлатский поднес конверт к свету и вздрогнул от неожиданности. На конверте неровным почерком (вероятно, левой рукой) было выведено: «От Исполнительного комитета „Народной воли“. „Что за чертовщина?“ – подумал Скурлатский.

Минуту спустя он с лампой вошел в спальню жены. Евдокия спала, разметав по подушке свои золотые кудри, в которых седина была почти незаметна.

«Кажется, спит», – подумал Скурлатский.

Осторожно прикрыв дверь, он на цыпочках прошел через спальню и поставил лампу на туалетный столик – не в темноте же ему раздеваться. Но лампу он поставил так, что свет ее бил прямо в левый глаз Евдокии. Евдокия застонала, бормотнула что-то и повернулась к стене.

«Может быть, она все же не спит», – подумал Скурлатский и легко покашлял, как будто у него чуть-чуть запершило в горле.

Евдокия не просыпалась, и Скурлатский снова закашлялся, на этот раз так, как будто у него была чахотка в последней стадии, но и это не подействовало на спящую.

«Спит, – уже с некоторым раздражением подумал Скурлатский. – Так, пожалуй, помрешь от кашля, а она не проснется».

Справившись с кашлем, он стал ходить по комнате, шаркая по-стариковски ногами и задевая за все углы. Дело кончилось тем, что он свалил стул, который упал с таким грохотом, что на этот раз Евдокия проснулась и села в постели.

– Что такое? Что случилось? – испуганно спрашивала она, пытаясь разомкнуть веки.

– Ты не спишь, Дусенька? – ласково сказал Скурлатский. – А я как раз хотел тебе кое-что почитать, – добавил он, не давая жене опомниться.

– Может быть, завтра? – протирая глаза, робко попросила она.

– Конечно, можно и завтра, – согласился он. – Но ведь ты же все равно не спишь. Тут самая ерунда, всего две странички.

– Ну ладно, читай. – Евдокия снова легла и добросовестно пялила глаза на супруга.