Держава (том второй)
Шрифт:
— Это нужно для предстоящих активных действий, — подсластил пилюлю Случевский.
Активные же действия заключались в том, что 17-й корпус наблюдал, как уже средь бела дня армия Куроки переправляется на правый берег.
— Да что там Куропаткин? — вопрошали командира корпуса не просто офицеры, а командиры дивизий.
— Готовится к удару, — отвечал им генерал.
А чем ещё можно прикрыть преступное бездействие? Лишь высокими, дающими надежду, словами.
Войска Оку и Нодзу, дабы русские не отвлеклись на Куроки,
«Мы устоим! Не отступим! — говорили на позициях. — Но пора бы и наступать!»
Уверенность в победе этим днём была необычайная!!!
Войска уже знали, что часть японцев переправилась на другой берег. Но там 17-й армейский и 5-й сибирский.
Что для них эти полторы дивизии с немногочисленной артиллерией. А наша задача — двигаться вперёд!
Но у Куропаткина в голове зрели свои, генштабовские мысли. А в душе, как всегда, гнездилась неуверенность. И кумиром его был не Суворов, а Барклай де Толли. Но самое главное, из своего командного вагона он не видел удивительный порыв к победе. Удивительную духовную силу войск, при которой можно бить и побеждать врага не числом, а умением…
И когда командир дивизии 17-го корпуса просил своего корпусного дать разрешение энергичным ударом сбросить врага в реку и перейти в наступление… Из штаба пришло распоряжение «Стоять на месте, дабы преждевременным ударом не нарушить планов командующего».
К огромному сожалению, солдаты для Куропаткина были не чудо–богатыри, а бездушные сабли и винтовки. А главную роль играл не какой–то там неуловимый боевой дух, а количество боевых единиц, в пропорции к японским.
Солдат — это боевая единица, а не человек с душой, мыслями и сердцем.
Вот Куропаткин и высчитывал в своём вагоне количество и пропорции, и рисовал замысловатые схемы, мелочно опекая боевых генералов, и уничтожая любую разумную инициативу.
Он — голова! Они — вооружённые руки…
Инициатива губительна.
Пока чертились схемы и диспозиции, японцы вылезли на берег, встряхнулись, поудивлялись, что живы и их никто не трогает… И принялись наводить мосты и переправлять армейскую артиллерию.
К вечеру, положение 1-ой армии Куроки, до глубины души удивлённого затишьем, стало прочным.
Теперь Куропаткин, сидя в вагоне, стал размышлять, оставить против Куроки заслон и основными силами ударить против Нодзу и Оку… Или, наоборот, оставив там минимум войск, основными ударить на Куроки.
И снова думал и рисовал академические схемы.
«Суворов бы за это время, десять раз разбил бы меня, а затем и две другие армии», — поражался генерал Куроки, активно укрепляя свои позиции.
11-й полк, без труда и малыми жертвами отбив все атаки японцев, ждал команды идти в наступление. Вся русская армия ждала этого приказа.
Но наступил вечер жаркого дня, а приказа наступать не поступило.
День
Японские атаки прекратились.
— Ну, теперь лупанём косоглазых, — уверенно произнёс Сидоров. — Я правильно говорю, мужики? — обратился за поддержкой к взводу.
— Да кто б сомневался, Левонтий, — загудел взвод.
— У них уже и патроны закончились. Одна злость осталась, — загыгыкал Дришенко. — Давеча япошка прицелился в меня — щёлк, а пуль и нема… А я уже мысленно с Рубановкой попрощался…
— И с тятькой косоглазым, — поддержал тему старый рубановский солдат. Сколько бы нам с твоим отцом потом за тебя пить пришлось.
— Так этот япош, дядька Егор, булыжом в меня запустил. Да больно так, гад, по коленке попал. А пока на одной ноге скакал, убежал скотина, — развеселил взвод.
— Ты уже думал у Сидорова костыль на десять порций водки сменять, — опять встрял его земляк.
— Да я бы и за пять отдал, — с надеждой почесал кадык унтер 1-ой роты, оглянувшись на прибежавшего от командира полка Козлова.
— Где капитан? Приказ от полковника принёс.
— Вот оно, ребята, и наступление, — обрадовался Рубанов.
— Ура-а! — торжествовали солдаты, глядя на медленно бредущего к ним хмурого Зозулевского.
— Господин капитан, нашу роту первой в атаку посылают? — приветственно замахал ротному начальству Зерендорф.
— Посылают! — скрипнул зубами капитан. — На ту сторону реки Тайдзыхе.
— Против Куроки? Да там два корпуса стоят. Шутить изволите, Тимофей Исидорович, — улыбнулся Рубанов, но глядя на капитана, понял, что он не шутит, и улыбка перешла в оскал бешенства. — Эти генштабисты! — замолчал, тяжело дыша и окидывая взглядом окруживших их солдат.
— Вы офицер, и должны без рассуждений выполнять приказы вышестоящего начальства, — сухо, едва сдерживая ярость, произнёс капитан.
Аким понял, что ярость эта относится ни к нему, а к тем, у кого на плечах генеральские погоны.
— Капитан, чего вы копаетесь, — на маленьком монгольском коньке возник перед окопами сам Яблочкин. — Собирайте манатки, и в путь, — тяжело слез с мохнатого конька и подошёл к офицерам. — Ничего не понимаю, господа, — развёл руками. — Но пришёл приказ от Кашталинского. Наш и 10-й корпус, за ночь, должны переправиться на правый берег.
— Я не знаю, как солдатам в глаза глядеть, господин полковник, — тихо, с надрывом в голосе, не сказал, а прошептал Зозулевский.
— Вы не кисейная барышня, капитан, и извольте выполнять приказ вышестоящих начальников, — кулём взгромоздясь на лошадку, поехал портить настроение соседнему батальону.
— Опять отходим, — насквозь вымокший от дождя, медленно переставляя ноги в непролазной грязи, брёл к переправе Рубанов.
— Два дня держались, — тащились следом солдаты, — зачем же отступать?