Держава (том второй)

Кормилицын Валерий Аркадьевич

— Это так. К тому же скоро, согласно русской традиции, дивизии начнёт объезжать главный полевой священник армии и служить напутственные молебны, — поддержал капитана Рубанов. — Не удивлюсь, ежели на железнодорожном вокзале Мукдена вывесят плакат с датой наступления, — вновь наполнил стаканы.

— А может, такими шумными сборами в поход, мы хотим напугать врага, чтоб он без боя отступил в Японию, — хохотнул Зерендорф.

— Скорее, снова отступим мы, — выпил вино Зозулевский. Сейчас нет того настроя, что был под Ляояном… Наше прошлое отступление совершенно

не вызывалось обстановкой. Маньчжурская армия, прочно отстоявшая в двухдневных боях свои позиции на всём фронте, по команде командующего отступила потому, что полторы дивизии врага создали угрозу тылу. А тыл для Куропаткина — святое место. Вот Куроки и лупит его, по этому самому месту.

Прождав два дня и не дождавшись наступления, поручики отпросились у Яблочкина в Мукден, доложив об этом капитану Зозулевскому.

— Вина–то больше нет, к тому же брату финансовый долг следует вернуть перед боем.

— Чем угодно занимаетесь, лишь не боевой подготовкой своих взводов, — разволновался начальник, уходя подготавливать роту.

— Чего бесится? — удивился Зерендорф. — Я вот спокоен как лист лотоса у подножия…

— Да знаю, знаю. У подножия палатки Тимофея Исидоровича… Пошли лучше наймём проводника и арбу с возчиком.

— Можно и двух лошадок у какого–нибудь китайца на день арендовать, — внёс предложение Зерендорф.

Оседлав низкорослых лошадок, солидно и не спеша тронулись в путь, держась шагов на двадцать позади проводника.

За ними скрипела колёсами арба с двумя запряжёнными мулами, управляемая пожилым китайцем.

Проводник немного владел русским языком и быстро, примерно через полчаса, усвоил, что прежде офицеры хотят посетить «императорские могилы».

Подъехав к высокой стене с воротами, слезли с лошадей и, оставив их под присмотром возчика–китайца, прошли по аллее с пышными деревьями, до второй стены.

Проводник, коротко перемолвившись со стражником, провёл русских в обширный, вымощенный каменными плитами внутренний двор, в центре которого возвышался Храм.

По краям широкой дороги к Храму стояли колоссальные фигуры животных: верблюдов, мулов, лошадей и даже слонов.

— Это же надо, кому они памятники ставят, — остолбенел Зерендорф, заметив, как проводник склонил голову перед входом.

Тоже поклонившись, офицеры вошли в святая святых восточного вероисповедания, наткнувшись на гигантских размеров черепаху.

От проводника узнали, что это особо чтимая китайцами статуя… Олицетворявшая чего–то неведомое им. Что именно — не поняли. Не всё восточное доступно западному человеку. Для Акима она являлась обыкновенным скульптурным изображением черепахи, безо всяких оккультных явлений… Но Зерендорф, глядя на неё, побледнел и сник…

Обойдя храм, вышли в противоположную от главного входа дверь, оказавшись у высокого холма с вековым дубом на вершине.

Китаец упал на колени и несколько раз поклонился.

— Могила Нурхаци, — поднявшись, объяснил русским, помогая словам жестами.

Поручики поняли,

что этот император является родоначальником ныне правящей в Китае династии.

Рядом с Храмом находилось ещё несколько кумирен и могил императоров.

— Императорские могилы — любимое место утренних прогулок наместника Алексеева, — чётко, лишь с незаметным акцентом, произнёс китаец, поклонившись останкам императоров, и следом — нам.

— Тоже, что ли, в Мукдене закопают? — пошутил Зерендорф, и суеверно прикрыл себе рот.

— Не стоит шутить со смертью, — сурово произнёс проводник, поклонившись на этот раз лишь Зерендорфу.

Мурашки пробежали по моей спине.

— Ты чего загрустил, Григорий? — осматривая после Храма древний китайский монастырь, спросил у него Рубанов.

— Чего–то предчувствия плохие, Аким. — Зря мы пошли к этим могилам.

— Не надо китайских суеверий, — попытался тот отвлечь приятеля. — Нам страшна лишь чёрная кошка, а её скульптуры там не было…

— А черепаха — это символ вечности… Я так думаю… И она поглядела на меня, — вздрогнул плечами Зерендорф.

— А лошадь — символ выпивки. Причём приличной, — хлопнул его по плечу товарищ, почувствовав, как защемило сердце. — Найдём моего брата и воплотим символ в реальность, — делая весёлое лицо, балагурил Рубанов.

Путешественники, закупив в Мукдене вина и закусок, отправили покупки в полк, сами устремившись на поиски бивака Мищенко, о дислокации коего расспросили на вокзале.

Он оказался в «двух шагах» от Мукдена.

Через час младший брат улетел на седьмое небо, получив от старшего свои кровные, и нагоняй за жалобы родителям.

Тесной компанией стали воплощать в жизнь лошадиные символы, выдув до вечера пару вёдер привезённого вина.

Выслушав напоследок, как доблестно сражались кавалеристы со спешенной конницей какого–то Акиямы, пехотинцы отправились восвояси сражаться с Зозулевским.

Прилично выпимший Зерендорф всю обратную дорогу молчал. Аким, как мог, старался развеселить друга солдатскими шутками о ямах: Ояма, Акияма… Но подбодрить так и не сумел.

Наступления всё не было.

Солдаты 11-го полка, тренькая вечерами на балалайках, горланили кем–то сочинённый куплет:

Сборы российские долги. Как шило не клали в карман, От Хунхэ и до матушки Волги, Все знали секретнейший план.

Распевая, глядели в сторону китайских костров на границе полкового бивака.

В штабе Маньчжурской армии песню услышали, и в полдень 22 сентября на площади в Мукдене, состоялся торжественный молебен по случаю перехода в наступление.

— Главное в нашем плане — неожиданность удара, — когда рассаживались на коней после службы, произнёс Куропаткин.