Держава (том второй)
Шрифт:
Безучастно взял со стола тёмно–вишнёвый крест с золотыми перекрещенными мечами и недоумённо покрутил в руке.
Отблеск от лампы, попав на рубин ордена, бросил кровавые блики на ладонь. И отцу показалось, будто держит не орден, а сердце сына.
Почтительно стоявший рядом Аким, чуть не с суеверным ужасом, впервые осознал бег времени, увидев, как моложавый ещё мужчина, вдруг на глазах постарел, сник и ссутулился, словно позвоночник стал ватным и мягким, и не мог удержать спину прямой.
Старик хотел отбросить кровавый орден,
ЕЩЁ ЖИВОЙ СЫН…
И он вдруг ощутил и почувствовал сыновье тепло, и прижал рубиновый крест к губам, а потом провёл по щеке, и ему показалось, что это СЫН, прощаясь, погладил его, успокаивая и утешая.
«Вот оно, почтение к награде», — подумал Аким, отчего–то вытягиваясь во фрунт перед этим несчастным, на глазах постаревшим человеком.
— ОН вспоминал обо мне, перед тем, как… Не смог произнести «умер»… УШЁЛ, — сухими, бездонными глазами смотрел на Акима Эраст Петрович.
— Так точно! Он всегда помнил о вас. А последние его слова были, что вы сильный… Что выдержите потерю… Что не сломаетесь… — честно глядел в требовательные глаза пожилого человека, заметив, как постепенно его взгляд то ли потух, то ли ушёл в себя…
А скорее всего, ушёл в воспоминания…
Воспоминания того времени, когда сын был маленький, а он молод и силён… И вся жизнь ещё была впереди…
На старческих губах проступила нежная, вымученная улыбка… И закрыв глаза, он начал страдальчески качать головой…
Но слёз в его глазах больше не было. Последние слёзы он только что выплакал… И остались лишь воспоминания…
Вот эти ордена… Зазубренная шашка… Простреленный пулей бинокль.., — составляли ПАМЯТЬ…
Отдав честь этому несчастному, на глазах постаревшему человеку, Аким вышел, и прислуга, вытирая слёзы, тихо закрыла за ним дверь.
Он не видел, как седой офицер достал из шкафчика свой боевой револьвер и задумался, покачивая в левой руке орден, а в правой — револьвер.
Глаза его вновь стали сухи, отрешённы и пусты.
Время замерло.
Сколько он так простоял: минуту, час или целую вечность, одинокий старик не знал, но вдруг с яростью отбросил наган, осознав, что пока он ЖИВЁТ И ПОМНИТ — ЖИВ И СЫН…
Приехав домой, Аким сменил форму на синий, в драконах, халат и мягкие верблюжьи туфли. Глянув в зеркало и чертыхнувшись, поменял драконий халат на посконно русский: жёлтый, в зелёно–коричневых, блеклых, гороховых стручках.
«Как я ненавижу этот китайский фольклор, — взяв томик Брюсова, лёг на мягкий диван в своей комнате и тут же, уронив книгу на живот, сладко задремал, успев подумать, что завтра вечером следует наведать полк.
Наездившись с маман по портным и магазинам воинских аксессуаров, вечером, по вчерашней задумке, Рубанов направился в полк.
Несмотря
Миновав часового в гренадёрке, а не папахе, как привык в Маньчжурии, поднялся на второй этаж, козырнув по пути незнакомому юному подпоручику, вытянувшемуся перед ним по стойке смирно, и затем побежавшему в собранскую столовую с докладом.
В церкви Благоверного великого князя Александра Невского витал таинственный полумрак, с редкими маячками свечей.
Склонив голову перед иконой Святого Князя, Аким перекрестился и зажёг тоненькую свечечку, что лежала на столике в связке других свечей. Шепча молитву, он глядел в строгие и всё понимающие очи Воина и Святого, а маленькая свечечка теплилась слабым живым огоньком, согревая и успокаивая душу.
— Крепись, сын мой, и Бог поможет тебе, — подошёл к нему батюшка.
Не успел Аким выйти из церкви, как попал в объятья Гороховодатсковского.
— Вы уже поручик, господин Рубанов, — выставил своё плечо с тремя звёздочками на погоне. — Догнали меня. Офицеры ждут, — потащил его в собранскую столовую. — Сегодня чествуем тебя, Аким, а Зерендорфа мы никогда не забудем, — вошли в просторный зал.
— Смир–р–но! — скомандовал генерал Щербачёв, и офицеры поднялись со своих мест. — Минута молчания, господа, в память нашего товарища, поручика Зерендорфа, — склонил он голову, а за ним и все офицеры.
— Да отчего вы в солдатской шинели, господин поручик, — подошёл к Рубанову после генерала, полковник Ряснянский и пожал руку. — Ну вот, человеком стали…
Следом, поочерёдно подходили офицеры полка. Аким даже растерялся от такой встречи.
— Примите у поручика шинель и шашку, — велел вестовому капитан Лебедев и замер, разглядев на шашке анненский темляк. — Вы настоящий герой, Аким Максимович, — не успел до конца произнести отчество, как замер от переходящего в восторг удивления, увидев три ордена на груди поручика.
— Вот, господа, как воюют павловцы, — с почтением повёл Рубанова на почётное место, рядом с собой и генералом, полковник Ряснянский. — Шампанского! — подождал, когда собранская прислуга нальёт в бокалы офицеров шипучий напиток. — Сушим хрусталь за кавалера Рубанова, — взял в свои руки руководство встречей. — Пьём стоя.
Офицеры, с криком «ура», повалили к Акиму чокаться бокалами.
— За Владимира–маленького, господа, — предложил следующий тост Ряснянский. — У меня тоже есть, но без мечей, — когда выпили, сообщил он. — Теперь — за Владимира–большого, коим награждают с генеральского чина. Шампанского всем.
— Что за «большой?» — спросил у полковника Рубанов.
— Владимир 3-й степени, — мечтательно закатил тот глаза и через секунду закричал: — Песенников сюда и полковой оркестр… наступает старинная полковая традиция пиршеств, — возвестил он.