Держава (том второй)
Шрифт:
Через пару дней, при угасающем свете дня, вереница провожающих, минуя плакат с папиросами имени «Белого генерала» Скобелева», рассаживала отъезжающих по вагонам.
Быстро запихнув в вагон 2-го класса прислугу, проследовали чуть не в конец платформы, где нашли нужный вагон.
Поплакав, как положено при расставании, потому что — всяко может быть, Ирина Аркадьевна, вытирая слёзы, долго махала вслед уходящему поезду.
— Пусть развеется мальчик, — взяв под руку мужа, направилась к вокзалу.
Мать
Соседями по купе у молодых путешественников оказались священник с попадьёй.
До самого сна, не тратя драгоценное время на разговоры, они упивались чаем, который поставлял им запыхавшийся проводник.
Затем, до утра, лишив соседей по купе сна, занимались обратным процессом.
Днём они угомонились, и принялись развлекать соседей мощным храпом.
Да-а, поездочка.., — зевая, выбрался из вагона Аким, помогая выйти даме.
Проводник услужливо вынес их вещи.
По пустынной платформе затерянного на просторах гиперборейской страны уездного городишки мёл снег, и отдавала честь замёрзшая статуя жандармского нижнего чина.
— Вольно, вольно братец, — задумчиво кивнул жандарму Рубанов, оглядываясь по сторонам, но нигде не наблюдая соломенной головы кучера Ефима.
В отдалении, напротив начавшего движение вагона 2-го класса, кучковались сливки рубановского дома: Аполлон с хмурой супругой, Марфа и, за грудой вещей — безногий солдат на тележке.
Петербургский состав ушёл, открыв вид на запасные пути с засыпанной снегом насыпью, выполняющим роль шлагбаума толстенным бревном, и раздолбанным товарным вагоном.
Петуха с курами, как и рубановского конюха, на этот раз не было.
— Ну что ж! — в растерянности хлопнул в ладони и потёр их Аким. — Эта?!.
— Финита ля комедия, — подсказала Ольга.
— Не-а, — по–деревенски помотал головой: «Дум спиро спэро», — глядя в расширенные от удивления глаза, перевёл: «Пока дышу, надеюсь». — Павловское военное училище, мадемуазель, это вам не фунт изюму, — призывно махнул рукой жандарму, и когда тот подбежал и вытянулся, поинтересовался: — Братец, на чём до Рубановки можно добраться?
— Да, вашвысбродь, за зданием станции Микита на санях завсегда стоит… и Онуфрий, наверное…
— Ну, так тащи их сюда, служивый, — распорядился Аким.
Не прошло и пяти минут, как нижний чин привёл двух мужиков в тулупах и валенках.
— Всё. Договорился, вашвысбродь. Рысью до Рубановки домчат.
— Дока–а–а-тим. Моргнуть не успеете-е, — обрадовались заработку мужички.
У Онуфрия сани на вид казались больше и крепче, туда возчики погрузили вещи, безногого солдата, а остальной народ залез сам.
Аким с Ольгой разместились на облезлой, «ведмежей», по словам Микиты, шкуре.
— Явно, собачья, — подёргав жёлтый мех, пришёл к выводу Аким. — А поп с попадьёй, наверное, опять чай дуют, — неожиданно вспомнил соседей по купе.
—
— А что важно?
— Ещё блох нахватаемся, — испугалась Ольга.
— Эти животные находятся в зимней спячке, — авторитетно пояснил поручик. — У лошади, наверное, болит нога или с утра Микита чем–то расстроил… Еле плетётся, корова. В Маньчжурии мелкие мохнатые коньки как блохи скакали, — весело глядел по сторонам. — А вон и сноп пшеничный мчится, — указал на показавшиеся вдалеке сани. — В кабак по неотложным делам заехал, вот и опоздал, — рассмеялся он. — Рассея! Как я её люблю…
«А меня хоть немного?» — хотела спросить Ольга, но постеснялась.
— Ваше-е высокоблагородие–е–е, — за полверсты стал оправдываться Ефим. — Лошади-и, ети ихнюю лошадиную маму…
— Сказали, что они коровы, и никуда не поеду–у–т, — продолжил его мысль Рубанов, пересаживаясь с Ольгой в подъехавшие сани.
На их место, живо перескочили Аполлон с супругой.
— Мы прежде в церковь заедем, — крикнул им Аким.
— А нас, вашвысбродь, двое на весь дом осталось… Я, да старая нянька. Но она уже ходит с трудом, — рассказывал конюх. — Ермолай Матвеич, как телеграмму со станции получили, трёх баб пригнал убираться… Жратвы завезли… Живё–ё–м, — жизнерадостно дохнул перегаром.
По накатанному зимнику ходко подкатили к церкви.
Шла заутреня, но народу было немного. После службы Аким, с замиранием сердца, провёл Ольгу в склеп и, застёгнутый на все пуговицы, чтобы предки чего не подумали, склонил голову перед дедом и прадедом.
Когда вышли, начиналась метель, и конюх погнал лошадей. Ходко пролетели злополучный мостик, который на морозе даже не подумал качаться, позлили рубановских собак, и остановились у трактира.
Глянув на задумавшегося Ефима, Рубанов повернулся к Ольге:
— Вот ведь китайские церемонии. И лошадей уже приучил, — растроганно разглядывал дома с дымившими трубами, отгороженные от укатанной дороги ветхими плетнями, с наметёнными небольшими сугробами. — Дома выпьешь, — добродушно ткнул в спину Ефима.
Когда проехали арку и Аким увидел корявую акацию с запорошенным снегом конногвардейцем, на глазах у него выступили слёзы.
Видя его состояние, Ольга не приставала с расспросами.
На каменных ступенях парадного подъезда, в позе распятого на кресте разбойника Варнавы, стоял староста.
— Гимнастикой, что ли занимается? — всё же поинтересовалась Ольга.
— Нет. Обняться хочет, — ответил Аким, снимая перчатки и вытирая кулаками глаза, когда на крыльце появилась старая няня. — Чего–то не похож я на геройского поручика, — стеснительно буркнул он, помогая даме сойти, и направился к старушке.
Ольга нежно глядела ему в спину, и неожиданно для себя залилась слезами, наблюдая, как плачет бабушка, обнимая «внучека».
Даже закалённый жизнью и генералом Ермолай Матвеевич, без помощи пальца, испустил скупую волостную слезу, изменив позу и вытянув руки вперёд.