Держава (том второй)
Шрифт:
— Непременно, — стегнул коней и, поднявшись на ноги, безжалостно погнал их по дороге к барскому дому, белевшему посреди небольшой, будто игрушечной, с оснеженными домами, деревни. — Чернавка, — выдыхая пар, по слогам произнёс он, останавливая взмыленных коней у запорошенного крыльца небольшого двухэтажного бревенчатого дома, с кирпичными четырёхугольными столбами колонн, поддерживающих балкон. — Стиль явно не готический, — выбрался из саней и подал руку даме.
— Нас же не приглашали! — застеснялась та.
— Это в столицах,
«Очень актуальная мелодия для Рождества, — мысленно позлословил Аким. — Чего–то злой я после Маньчжурии», — осудил себя, входя в растворённую нетрезвым слугой дверь.
— О–о–о! — загудел пожилой чернавский барин, поднимаясь с наполненной рюмкой из–за стола, и размышляя тяжёлой головой, как обратиться к гостям.
Его опередила супруга.
— Просим, просим, гости дорогие, — указала на два свободных стула, покрытых домоткаными кружками. — Сейчас приборы чистые принесут, — засуетилась она, тихо чего–то объяснив не совсем трезвой прислуге.
— Мы из Рубановки… С Рождеством вас, — общим поклоном поздравил присутствующих Аким, а Ольга сделала реверанс.
— А–а–а-а! — обрадовался барин, выходя из–за стола и обнимая Акима.
— Неужели сынок наших соседей, Рубановых? — счастливо ахнула его супруга. — Я вас ещё вот таким помню, — указала ладонью небольшое расстояние от пола.
«Что–то уж слишком маленьким», — сбросил на руки слуге шинель и помог девушке снять шубку.
— Моя невеста Ольга, — представил гостью, бросив густую краску на её и так румяное от мороза лицо.
«По–моему она поплевала, шепнув: тьфу–тьфу, не сглазить», — оторопел офицер.
— Аким Максимович, вы вернулись с последней войны? — с огромнейшим уважением то ли спросил, то ли констатировал факт чернавский помещик.
— Так точно. Нахожусь в отпуске по ранению. А барышня служила в Маньчжурской армии сестрой милосердия, и вынесла меня из боя с пулей в груди, — пошутил он. — Рождество же.
Но общество находилось не в том состоянии, чтоб адекватно воспринимать шутки, и всё приняло на веру.
Две сидевшие за столом юные дамы восторженно глядели на боевого офицера.
«Вот так и рождаются уездные легенды. Следует пораньше покинуть сей гостеприимный кров, — решила Ольга. — Чуть не облизываются на героя русско–японской войны, — саркастически подумала она. — И неизвестно, до каких пределов может дойти их поклонение перед отважным воином… Именно в таких вот старинных домах и происходит немало любовных и скандальных историй, о которых десятилетиями вспоминают потом».
Старая, с потрескавшейся побелкой печь, уютно гудела, согревая низкую зальцу с дедовскими божничками по стенам, плотно уставленными родовыми
«Как у нянюшки в комнате, — расчувствовался Аким, отведав с мороза сладкой домашней наливки и закусив вкуснющим пирогом. — На божничках у икон целый строй пузырьков со снадобьями и святой водой. А за иконой — берёзовый веничек–кропильник, необходимый при водосвятиях. Святки кончатся, он и сгодится на Крещенье…».
— Аким Максимович, голубчик, душевно прошу вас, отведайте, что Бог послал, — указывала на исходящий душистым запахом пирог, помещица. — А вот кулебяка на четыре угла, жареная телятина, — угощала хозяйка.
Супруг басовито поддерживал её, но по поводу целого ряда домашних наливок.
Следом подъехали ещё гости, и веселье началось, или продолжилось, с новой силой, так что уехать пораньше, как замышляла Ольга, не получилось.
Да ей и расхотелось.
Пожилые господа удалились спать в тепло натопленные комнаты, а молодёжь, приложившись к наливкам, организовала развесёлые танцы под хрипящий граммофон.
Причём, с каждой следующей рюмкой наливки звучал он, по мнению Акима, всё чище и чище, пока, замученный гостями, окончательно не заглох, издав напоследок хотя и хриплый, но басовитый прощальный шаляпинский вопль.
Посмеявшись, загрустили.
Но всех выручила Ольга, прекрасно, по уездным меркам, исполняя на расстроенном рояле томные вальсы.
Вечером, вместе с проснувшимися старичками, вновь уселись за стол, а после ужина, чернавский барин с супругой, их дочь и две внучки — те самые молоденькие девицы, обступив Акима с Ольгой, упрашивали остаться ночевать.
Но безрезультатно, так как постелили им в разных комнатах.
Поблагодарив и расцеловавшись с хозяевами и оставшимися гостями, сели в поданные к крыльцу сани, и, уложив подарки, тихим шагом тронулись в обратный путь, наслаждаясь небольшим морозцем, мелким снежком и голубыми искорками звёзд на рождественском небе.
Проснувшись ночью и вслушиваясь в тихое посапывание спавшей рядом женщины, Аким залюбовался безмятежным её лицом.
Полумрак комнаты стёр и так почти незаметные морщинки в углу рта и у глаз, сделав лицо классически отточенным и чистым.
«Ради чего она живёт? — задумался Аким. — Ведь есть же какой–то смысл? А ради чего живу я? В жизни, несомненно, должен быть смысл, — улёгшись на спину и заложив руки за голову, стал размышлять он. — Если слушать поэтов, так выходит, что смысл жизни — стремление к чему–то прекрасному… и недостижимому… А если сумел осуществить мечту? Значит, выполнил волю Всевышнего?.. Бог дал жизнь, значит дал и ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ… Как бы поскорее узнать — в чём оно? — повернулся на бок и обнял Ольгу. — Это же надо, какая философия лезет в голову на Рождество», — засыпая, мысленно улыбнулся он.