Держава (том второй)
Шрифт:
____________________________________________
Через месяц с небольшим, кишинёвские события затмил 200-летний юбилей Санкт—Петербурга.
В Летнем саду открылась «Неделя Петра Великого» и Аким Рубанов с Зерендорфом и Витькой Дубасовым, в прекрасном лёгком подпитии, любовались на огромную процессию в костюмах петровской эпохи, состоящую из герольдов, голландцев, турок, карликов и шутов.
— Вчера Ряснянский нас здорово напугал, — поделился пережитым Рубанов. — Гришку, приказом по полку, турком хотел назначить,
— Таких мачт по Питеру я уже штук двадцать насчитал, — заметив, куда глядит Аким, произнёс Зерендорф.
— О-о! Дивитесь–ка, люди добрые, — зачастил Дубасов, — сам царь Пётр куда–то пленного Карла тащит.
— И Нептун за ними бредёт… Не иначе — в ресторан Кюба, — сделал предположение Зерендорф. — Город, конечно, украсили. Видели увитые зеленью две колонны у здания Госсовета? Увенчанные золотыми шарами с орлами. Красота-а!
— Мне больше понравились три аллегорические картины у Знаменской площади, — козырнул кому–то Дубасов.
— Чего-о? — хором спросили друзья.
— Две темноты! — хохотнул подпоручик. — Средняя картина имеет весьма аллегорический характер. Царь Пётр изображён не в ресторане Донон, а среди спасённых им на море людей.
— В ресторан пойдут позже, — обиделся на «темноту» Зерендорф.
— Правая, — не слушал его Дубасов, — пустынный брег Невы. Без дворцов и ресторанов… А на левой — старый Петербург около Адмиралтейства.
— Ну ты, брат, учё–ё–н, — уважительно похлопал по плечу друга Зерендорф. — Алле–го–ри-ческий характер, — чуть не по слогам повторил он.
— У нас Ряснянский носит аллегорический характер главного палача Ивана Грозного Малюты Скуратова. А твои картины — ерунда, по сравнению с тем шедевром, что возвели неподалёку от моего дома, — поклонился знакомой даме Рубанов и замолчал.
— Нет, ну что у тебя за привычка, — возмутился Зерендорф. — Ты можешь когда–нибудь мысль до логического конца довести?
— Могу! Довожу!.. Соорудили арку с куполом и огромной фигурой Петра, с блестящим топором… Маменька по вечерам боится домой мимо него проезжать — кишинёвского погромщика ей напоминает, — улыбнулся Аким.
— А места для публики на Суворовской площади, имеют вид корабля с палубой и мачтами… Тоже аллегория какая–нибудь, — со смаком произнёс понравившееся слово Дубасов.
— Как бы Ряснянский нас аллегорическими шкиперами куда–нибудь не определил. 16 мая грандиозный праздник обещают, — перекрестился Зерендорф. — Да ещё нового командира полка нам Дубасов удружил… К Троцкому уже привыкли, а этого не знаем… Виктор, расскажи о своём бывшем командире 145-го Новочеркасского.
— Ну что рассказать… Полковник Щербачёв Дмитрий Григорьевич…
— С 10 мая генерал–майор и командир лейб–гвардии Павловского полка, — перебил его Зерендорф.
— Ну да, теперь генерал, — продолжил Дубасов. — С 1898 года — начальник штаба 2-ой гвардейской пехотной дивизии. 20-го июня 1901 года —
— Господа. Слушайте новый анекдот, — решил сменить тему Аким. — Здесь, в Летнем саду, встречаются два отставных фельдфебеля, и как положено, один у другого спрашивает: «Как дела?» «Хреново», — получает ответ. — «Но скоро выправятся. Ибо дадут единовременное пособие и увеличат пенсию по случаю двухсотлетия юбилея Петербурга». «Это на каком основании?» — удивился первый, из 145-го Новочеркасского.
Зерендорф хмыкнул. Дубасов приготовился ржать.
… «Как на каком? Во–первых, меня Петром зовут». «Ну и что с того?» — поразился фельдфебель 145-го Новочеркасского. — «Во–вторых, живу у Петровского парка, в доме Петрова… В третьих, мой день рождения совпадает с днём Полтавской битвы, к тому же, на днях, заехал одному шведу в ухо, а намедни, в трактире «Европа», кулаком выбил окно… Ежели не мне, то кому ещё пособие и пенсию могут дать?».
— Бу–а–а-а! — жизнерадостно заржал Дубасов. — У нас в полку фельдфебели все такие… Скоро Щербачёв к вам ротным его поставит… Кого ещё ставить, как не его, — развеселился он. — А вот недавно тоже анекдот слышал… От моряка одного, в ресторане, — уточнил на всякий случай: «Однажды, прогуливаясь по Летнему саду, царь Пётр заметил в кустах обнажённую задницу», — гы, гы…
— Чего заметил? — огляделся по сторонам Зерендорф.
— Жопу голую, — развеял его сомнения Дубасов. — Слушайте дальше: «Подойдя ближе, узрел матроса, пристроившегося со спущенными штанами к девке. «Сия голая жопа позорит флот российский», — проворчал император, и вскоре ввёл на флоте форменные брюки с клапаном, чтоб заниматься любовью не обнажая зада», — бу–а–а-а, — вновь испугал громогласным гоготом птичек в Летнем саду.
Проходящий мимо строй петровских шутов и карликов, подозрительно косился на весельчака.
— Не ваших мелких павловцев Щербачёв переодел? — Бу–а–а-а, — вновь испугал птичек Дубасов. — Кстати… Тот же морячок поведал мне, что нынешней весной адмирал Старк приказал переменить парадный, белый окрас кораблей Тихоокеанской русской эскадры на боевой тёмно–оливковый… Когда спросил моряка — зачем это надо, тот ответил, что корабли окрасили применительно к театру боевых действий: «Жёлтое море имеет мутно–зелёный цвет. Это будет первая война, — сказал он, — когда наши корабли поменяют парадный цвет на защитный».
— Может, тоже какая аллегория? — задумчиво произнёс Рубанов. — Брюки поменяли — понятно для чего… А с кем воевать–то собрались?..
16 мая, на день основания города, рота павловцев стояла в почётном карауле среди других гвардейских рот сборного полка, у летнего домика Петра Первого.
Наступал один из кульминационных моментов празднества — торжественный вынос матросами гвардейского и флотского экипажей петровской лодки — «верейки».
Аким видел взволнованных Николая с матерью и супругой, наблюдающих за церемонией.