Держава (том второй)
Шрифт:
Через день в 11-м полку узнали, что несколько японских разведывательных рот переправились на правый берег, перерезали во многих местах телеграфный кабель, связывающий саходзыйский и тюренченский участки, и захватили высоту 156 под названием «Тигровый глаз».
И всё это без малейшего противодействия русских войск…
Нижние чины, философски глядя на то, как вражеские саперные роты приступили к наводке мостов с островов на русский берег, надевали чистые рубахи, молились и готовились к бою.
«Не
Полковой священник отец Стефан отслужил молебен:
— Смерть есть не уничтожение, — задумчиво произнёс он, — а только успение. И благо тому, кто перейдёт ко Господу со спокойной совестью. А потому, братцы, — поднял он крест, — не унывайте и не бойтесь, направив все силы души и тела к тому, чтобы честно исполнить долг воина–христианина.
Потом была общая исповедь. Воины приготовились сражаться и умирать.
16 апреля началась переправа авангарда 12-й японской дивизии. Вступивший с ней в схватку русский сторожевой отряд во главе с командиром 1-й восточно–сибирской горной батареи подполковником Гусевым, наполовину был уничтожен и отошёл. Сам командир получил контузию в голову и левую руку.
По приказу Кашталинского полковник Лайминг с 3-м батальоном остался занимать позицию, а другие два батальона были выведены в резерв.
— Ну вот, повоевать не дают, — переживал Сорокин.
Мысленно его поддерживали все офицеры первых двух батальонов.
Утром 17 апреля барон Куроки приказал начать обстрел русских позиций из осадных и полевых орудий, что поставили на островах, и одновременно наводить понтонные мосты через Ялу.
3-й батальон 11-го полка занял неглубокие окопы на крутой гребнистой сопке. По соседству расположился 12-й полк.
— Ну что, Николай Александрович, вчера пили за здравие, а теперь давай сделаем по глоточку за упокой, — достал фляжку с коньяком командир 12-го полка Цибульский. — И попрощаемся, — обнял он Лайминга.
— Да что ты такое говоришь? После боя, расколошматив япошек, коньячком тебя угощу, — распрощавшись, полковники, уже под обстрелом, разошлись по своим полкам.
Русские батареи открыли прицельный огонь по вражеским лодкам, но под ответным огнём неприятельской артиллерии замолчали.
«Зря Кашталинский пушки как на смотре приказал выставить, — выглядывая из мелкого окопа, подумал Лайминг. — Японской–то артиллерии не видно, замаскирована, а наша — как на ладони. Да ещё находится на одной линии с пехотой, из–за чего в батальоне уже есть жертвы. Разучились за двадцать шесть мирных лет воевать», — поднёс к глазам бинокль.
Солдаты резервных батальонов дремали под скалами.
— Ишь, вражины косопузые… Так и лупят по нашим, — поделился салом с товарищем ефрейтор Сидоров.
— Да ничё-ё, Левонтий. Дай время, шуганём супостата, — лениво жевал сало, закусывая его луком, Козлов. — Я вот о чём, братишка, мозгую.
— А ты фуражку надень заместо папахи, она и остудится, — хохотнул Сидоров. — Давай ещё, что ли, по кусочку слопаем. Жалко ханшина нет. Вот бы славно было порцию принять. И кухни сегодня не топят. Чего жрать–то станем? — поднявшись и задрав голову, уставился на окутанную сизым дымом разрывов сопку. — Ребятам не до еды ноне, — вновь уселся на сноп гаоляна и принялся разбирать заплечный мешок.
Где–то наверху, высоко над головами, посвистывали японские двухлинейные пули.
— Метко бьют, заразы желтопузые. К нам ни один снаряд не перелетел.
— Тьфу, прости Господи, — перекрестился Козлов. — Накаркаешь на нашу голову.
Рубанов лежал на бурке у небольшого костерка и сквозь дрёму прислушивался к трёпу денщиков. Сидящий на высоком ворохе гаоляна Зерендорф, чтоб отвлечься от предстоящего боя, подкладывал в костёр тонкие, нещадно дымившие веточки и думал об отце: «Он не переживёт, если со мной что случится, — глянув на прикрывшего глаза Рубанова, исподтишка перекрестился. — Бог не выдаст, свинья не съест, как в народе говорят».
Аким на несколько минут провалился в беспокойный сон, и ему приснилось, что боя нет, а он находится на Красносельских манёврах: «Точно! — на секунду раскрыл глаза. — Вон и Зерендорф, как прыщ на теле юнкерской роты торчит, — заворочался на бурке. — Сейчас выгребную яму охранять за сон на посту отправит», — улыбнулся он.
«Улыбается! — позавидовал Зерендорф. — Наверное, Натали снится… Или как Ряснянский георгиевский крест на грудь вешает».
И он был недалёк от истины. После кошмаров Рубанову снилась Натали. Да так сладко, будто наяву. Он держал её за руку, и они куда–то шли. А в синем небе солнце, вокруг зелень и никакой войны….
— Господа, обедать. Командир батальона зовёт. Одноколки офицерского собрания прибыли, — вывел его из приятного забытья голос Сорокина.
— Подпоручик, — Аким уселся и зевнул. — Ежели бы вы знали, какой сон нарушили, вам стало бы стыдно.
— Да девушка снилась, — вырвав из–под себя приличный пучок гаоляна, бросил его в костёр Зерендорф.
— Нет, мне генерал Кашталинский должен сниться, — почесал кадык Рубанов.
— Ну да! — поднялся Зерендорф. — Как он орден к твоей богатырской груди прикалывает…
— И при этом произносит: «Если бы не ваша храбрость, подпоручик, мы бы сражение проиграли, — развеселился Сорокин. — Пойдёмте, перекусим, господа и чего–нибудь выпьем, а то вон у Рубанова горло зачесалось.
Ранним утром следующего дня, японская артиллерия открыла прицельный огонь по всему участку Тюренченской позиции. Через полтора часа огневой подготовки, три дивизии барона Куроки густыми цепями пошли на русских.
— Залпами, залпами пали, — командовал Лайминг. — Бей косопузых.