Державный

Сегень Александр Юрьевич

Глава четырнадцатая

ЛЁД

Через четыре дня после приезда в Кременец братьев великого князя и возвращения Фиораванти и Курицыных из Боровска случилось то, чего так долго ждали все — одни с надеждой, другие со страхом. Угра встала, скованная мутно-белой ледяной корой. Мало кто мог припомнить столь раннее наступление зимы. В позапрошлом году в конце лета и на Новый год ударяли морозы. Подобное наблюдалось и в начале княжения Ивана Васильевича. Но чтобы на Дмитрия Солунского [153] замерзали

реки! Такого, кажется, ещё никогда не бывало.

153

26 октября.

Теперь следовало ожидать, что дня через три, если морозы усилятся или хотя бы не смягчатся, Ахмат пойдёт в решительное наступление. И в пятницу двадцать седьмого октября Иван Фёдорович Товарков-Пушкин снова отправился в Якшуново к Ахмату.

Иван Фёдорович происходил из знатного рода, основанного одним из витязей, прославившихся в Невской битве, Гаврилой Алексичем. Среди множества людей великого князя, занимающихся посольскими делами, Товарков-Пушкин был знаменит тем, что мог вести долгие и бесплодные переговоры, такие, каковы необходимы в том случае, если они ведутся лишь для выигрывания времени. В своё время Иван Фёдорович весьма пригодился, когда нужно было полностью сбить с толку псковичей и новгородцев, утомить, уморить их бесконечными любопрениями по поводу и без повода. Вот и теперь великий князь поставил перед своим послом определённую задачу: как можно дольше и занудливее переговариваться с ордынцами, чтобы по окончании переговоров в башках у них воцарилось полное недоумение и неясность. Лучшего посла, чем Иван Фёдорович, для этой цели трудно было и выдумать.

По прихоти судьбы в двенадцати вёрстах от ставки Ахмата на нашем берегу Угры находилось родовое имение Ивана Фёдоровича — село Товарково, уютно спрятавшееся средь лесов и болот при впадении в Угру речки Шани. Ехать из Кременца в Якшуново и не побывать у себя дома было бы грешно. Товарковское полотно ценилось во всей округе, село, благодаря своему полотняному производству, процветало, сельчане жили безбедно, и обычно, когда Иван Фёдорович проезжал через Товарково, его ждал там несказанный обед.

В первый раз, явившись в Якшуново, Товарков-Пушкин привёз Ахмату подарки от Ивана Васильевича и принялся блистать своим искусством говорить обо всём и ни о чём. Он много, непомерно много разглагольствовал о любви к людям, о том, что надо жить в мире, надо изыскивать мирные пути решения всех недоумений, надо помнить о тех клятвах дружбы, которые издавна соединили русских и татар едиными узами. Ахмат был обескуражен таковым внезапным изъявлением миролюбия и покорности, и Иван Фёдорович вскоре отметил, что слова его возымели желаемое действие — ордынский царь обмякнул, в глазах его засверкало самодовольство, он подбоченился и с весьма гордым видом отвечал, что не прочь побеседовать с глазу на глаз с великим князем Иваном и окончить войну миром. Тут Иван Фёдорович перебил его, но для того лишь, чтобы воспеть исконное татарское добросердечие и мудрость. Чего только он не извлекал из глубин прошлого, приводя многочисленные примеры того, как ласково и нежно общались друг с другом русские и ордынцы со времён Батыя. Ахмат усадил посла за свой достархан и принялся приветливо угощать его. Почти два дня пробыл Иван Фёдорович в Якшунове, и лишь когда уезжал назад в Кременец, Ахмат, будто спохватившись, произнёс свои твёрдые условия: он согласен на мирное соглашение, но только в том случае, если великий князь Иван Васильевич явится к нему сам с повинной на поклон и выплатит всю дань за последние восемь лет. Если же через три дня Ивана Васильевича не увидят в Якшунове, Орда двинется за Угру, и горе ждёт непокорных урусов.

С таким ответом от хана и прибыл Товарков-Пушкин в Кременец. Выслушав донесение посла, Иван Васильевич засмеялся и сказал:

— Ну, теперь пусть ждёт моего челобитья.

Поди, уверен, что явлюсь. Особливо после того, как я Москву пожёг. Каково же удивится бесерьмен, егда не увидит меня с поклоном ни завтра, ни послезавтра, ни на третий день. А ты, Иван Фёдорович, потом снова к нему отправишься и скажешь, что я не желаю ехать в Якшуново.

И вот на другой день после замерзания реки и дмитровских родительских поминовений Товарков-Пушкин снова ехал из Кременца в Ахматову ставку. В лесах уже повсюду лежал снег, ветви деревьев были облеплены белыми доспехами, лишь кое-где в самых угрюмых уголках, в сумраке под огромными еловыми хвоями можно было угадать незаснеженные убежища. Открытые же пространства занесло так, что у лошадей утопали в снегу лодыги.

Подъезжая к Товаркову, на окраине села великокняжеский посол встретил двух пьяненьких мужичков. Оба пели, но каждый своё. Один пел про то, как он припадёт ко матушке сырой земле и как простонет сыра земля голосом родной мамоньки, родной мамоньки-покойницы. Мужичок, видать, хорошо помянул вчера родителей. Его товарищ, напротив того, как видно, не догулял на свадьбе, которую играли в Товаркове ещё в тот день, когда Иван Фёдорович ехал из Якшунова после первого посольства. Он весело распевал про невестушку Марьюшку, которая без белил белёшенька, без румян румянешенька, и — самое главное — ехати до неё недалешенько.

Обедая в Товаркове, Иван Фёдорович расспросил, каков на Угре лёд. Его уверили, что уже крепок, можно на коне проехать. Но отправившись дальше, Пушкин всё же слез с коня и на другой берег прошёл пешком — бережёного Бог бережёт. Приехав в Якшуново, он был тотчас представлен Ахмату, у ног которого сидела уже знакомая Ивану Фёдоровичу по первому посольству юная жена ордынского царя, Чилик-бека. Иван Фёдорович вдруг угадал, что хан ждёт новых изъявлений покорности и хочет, чтобы их слышала его новая любимица.

Низко поклонившись Ахмату, Товарков-Пушкин на сей раз без особой угодливости в голосе заученно произнёс положенное приветствие.

— Он едет? — спросил Ахмат.

— Великий князь Иван Васильевич просил передать, что бьёт челом, но не может сам приехать, ибо отвлечён решением множества неотложных государственных дел.

— Разве война со мной не есть для него наиважнейшее из всех государственных дел? — удивился Ахмат, с досадой поглядывая на Чилик-беку.

Иван Фёдорович лукаво улыбнулся и ответил:

— Великий князь просил передать сиятельному царю и государю ордынскому свою покорность и любовь. Великая радость осенила его, когда он узнал о том, что царь Ахмат готов простить его и примириться после стольких недоразумений и стычек, происшедших на угорских переправах. Он счастлив, что Бог вразумил благочестивого царя Ахмата вспомнить о многолетней дружбе и что теперь вопрос о войне и мире решён в пользу мира.

— Постой! — перебил посла Ахмат. — Ты передал ему мои условия?

— Передал.

— Как же он, не явившись ко мне с поклоном и не привезя задержанного за восемь лет выхода, считает вопрос о войне и мире решённым? — Лицо Ахмата казалось растерянным, хотя он явно прилагал все усилия, чтобы выглядеть грозным, разгневанным повелителем Вселенной.

Тут Пушкин, пустив в ход всё своё непревзойдённое умение плести словеса, кинулся во все тяжкие. Он говорил и говорил без умолку, воспевая благородство и великодушие Ахмата наравне с добросердечием и благопристойностью государя Ивана, придумывая тысячи причин, которые удерживают великого князя в Кременце, попутно рассказывая какие-то смешные и поучительные небылицы из жизни великих государей минувших времён. Иван Фёдорович в совершенстве владел татарским языком, но иногда он нарочно начинал говорить такое, что Ахмату ничего не оставалось, как решить, что посол хочет сказать нечто важное, но у него не хватает словесного запаса. В конце концов полностью сбитый с толку Ахмат, бледный и сердитый, заставил Товаркова-Пушкина замолчать и промолвил с лёгкой дрожью в голосе: