Державный

Сегень Александр Юрьевич

С самого утра Иван Васильевич пребывал в плохом расположении духа после сна о подыхающей вороне, в котором с какой-то удвоенной жутью воскрес неприятный и, как оказалось, знаменательный случай, происшедший четыре года тому назад в день именин княжича Ванюши. Был солнечный и вполне весенний денёк, сугробы, состоящие уже из ледяного крошева, охотно таяли, выпуская из своих утроб вешнюю воду. После богослужения в Успенском, посвящённого обретениям главы Иоанна Предтечи, возвращались во дворец, и Ванюша — ему тогда только что исполнилось девять лет — захотел слепить снеговика. Они — Иван, Марья и Ванюша — отправились в сады, у всех на душе было легко и радостно. Они швыряли друг в друга

снежки, вылепили большую снежную бабу… Маша так расхорошелась, щёки горят, глаза блестят, смех звенит колокольчиками… Ивану непрестанно хотелось целовать её в эти красные горячие щёчки, что он и делал… И вдруг откуда ни возьмись эта ворона — хлопая крыльями и кувыркаясь в небе, она упала неподалёку от них на снег, тяжело дыша разинутым клювом, распластав крылья. Вскинулась, упала на спину, являя взорам свой непомерно раздувшийся живот. Ванюша вдруг испугался, заплакал. Один из стрельцов, взявши лук, хотел было подстрелить каргу, но она, увидев его, из последних сил забилась, подпрыгнула, поднялась в небо и полетела над кремлёвской стеной. Стрела прошла в двух вершках от неё. Ворона перелетела Москву-реку и упала там в лесу, на другом берегу. «Ой, какой дурной знак! — испуганно сказала Маша. — Кто-то помрёт в этом году. Пусть это буду я! Только бы не ты и не Нанюша!» Иван тогда принялся увещевать её, что никакой это не знак, что просто карга обожралась где-то какого-то яду, потому и подыхает, и что вообще — грешно верить приметам. Но про себя он думал, что ворона не такая глупая птица, не станет клевать отраву. А через два месяца Маши не стало, и горькое недоумение не покидало Ивана Васильевича: странное совпадение — ворона с раздутым брюхом, и Машу после смерти раздуло… Но ведь Маша нисколечко не была похожа на ворону. Вот если бы они увидели так же помирающую лебёдку, тогда бы и впрямь знак.

И вот сегодня под утро Ивану Васильевичу всё приснилось, как было тогда, весной, четыре года назад. Только во сне всё куда страшнее, потому что, веселясь с женой и сыном в ещё голом, но уже почти весеннем саду, Иван постоянно думал: «Только бы не прилетела ворона! Только бы не прилетела ворона!» Ведь он уже знал, что если ворона прилетит, то Маша через два месяца умрёт, а если не прилетит, то, значит, Господь возвернул его жизнь на четыре года вспять и теперь всё будет по-другому — Машу не отравят, она будет жить, рожать ему новых детишек, любить его всё крепче, всё сильнее. Но ворона всё же прилетела. Она была вдвое больше, и оттого её раздутое брюхо казалось ещё отвратительнее…

Проснувшись, Иван Васильевич долго не мог прийти в себя, стонал, тоскуя по милой Маше, жалея, что не взял с собой Алёнушку — она бы хоть как-то отвлекла, утешила. Он встал не с той ноги и всё утро распекал своих подданных по делу и без дела, заслуженно и незаслуженно. Ему смертельно не хватало дорогих покойников — отца, Маши, слуги Трифона, умершего в тот же страшный год, когда и Маша. Ему хотелось видеть Стригу, Холмского, любимца Ощеру, и как раз-то доложили, что Ощера прибыл с вестями от Холмского и вот-вот придёт, немного задержался, повстречав Данияра и затеяв с ним какое-то соревнование. Тотчас было послано за воеводами и дьяком Степаном, а когда все были в сборе, пришлось ещё чёрт знает сколько ждать этого растреклятого Ощеру.

Выслушивая донесение Ощеры о ходе военных действий на берегах Ильмень-озера, Иван Васильевич хмурил брови. Ему казалось, что всё не так, не складывается, не идёт по задуманному. Хотя вроде бы они так и предполагали — Холмский с Акинфовым будут терзать и дразнить новгородцев с юга, а в это время он со своими войсками и Оболенские с Беззубцевым и Ряполовскими нападут ещё с двух сторон.

И примерно на такие потери они и рассчитывали, но теперь почему-то казалось, что потери излишне большие.

— Ну, бояре, что думаете по поводу прослушанного донесения? — обратился Иван Васильевич к воеводам.

— Моё

мнение, всё идёт как надо, — первым высказался Верейский. — Новгородцы получили по зубам и при этом знают, что с ними дралась не основная рать. Теперь, разозлись и озлобясь, они соберут войско побольше и двинутся на Холмского, который, даст Бог, овладеет Демоном и будет встречать врага в крепости. А к тому времени ударим мы и князь Стрига.

— А ежели он не успеет одолеть демонскую заставу? — высказал своё сомнение Челяднин.

— Как бы ему в таком случае не очутиться в клещах, — добавил Александр Васильевич Оболенский.

— Верно, — согласился великий князь. — Что предлагаете?

— Надо идти на выручку Холмскому, — сказал Кошкин.

— А ежели новгородцы не пойдут его догонять? — спросил Челяднин.

— Ты что думаешь, Данияр? — обратился к татарину государь.

— Надо снимать стан и быстро идти на Науград, — ответил тот.

— Может быть, может быть… — задумался Иван.

— Я так полагаю, — снова заговорил Верейский, — новгородцы уже собирают ополчение, чтобы идти на Холмского берегом озера. Эти, которых они по озеру на судах пускали, являлись, дабы в бою разведать, крепка ли сила наших. Видя своё поражение, они всякий раз бросались на корабли и уплывали. Вероятно, боярин Сорокоумов преувеличивает количество убитых недругов. Думаю, как только их оборона разрушалась, они не ждали, покуда их перебьют, а тотчас обращались в бегство по озеру.

— Ничего я не преувеличиваю! — обиделся Ощера.

— А посему, — продолжал Верейский, не обращая внимания на обиженный лепет Ощеры, — мне кажется предложение Данияра самым разумным. Снимать стан и идти на Новгород.

— И бросить Холмского на съедение? — фыркнул Челяднин.

— А по-моему, — сказал Оболенский, — лучше будет нам двигаться к Демону, ударить по нему с другой стороны, если, конечно, он ещё не взят Холмским, и потом всем вместе встретить рать новгородскую. А если её не будет, идти к Ильменю, обогнуть его слева и справа и ударить по Новгороду.

Воеводы продолжали высказывать свои суждения. Слушая их, Иван то и дело мысленно возвращался к сегодняшнему сну. В нём накапливалось раздражение, и хотелось решить всё так, как ни один из воевод не предлагал, по-своему. А что, если это, «не с той ноги» высказанное решение окажется самым верным?

Наконец все достаточно выговорились и замолкли, обращая свои взоры на государя. Он медленно обвёл взглядом их застывшие в ожидании лица. Как будто он Господь Бог и знает, пошлют новгородцы большое ополчение или не пошлют, возьмёт Холмский крепость Демон или не возьмёт. Но как бы то ни было, а окончательное решение оставалось за ним.

— Вот что… — пробормотал Иван Васильевич несмело, и вдруг, в следующее мгновенье мысль пришла сама собой. — Я выслушал все ваши доводы. В них было много истин, из которых надо составить одну истину. Мы пойдём и на Демон, и на Новгород одновременно. Ты, князь Михайло Андреевич, — обратился он к Верейскому, — со всем своим полком двинешься на Демон и возьмёшь его либо осадишь. Мы снимем стан не завтра, как собирались, а уже сегодня, и двинемся дальше вперёд, на Валдай и Яжелбицы. А ты, Михайло Яковлевич, — повернулся он к Русалке, — отправишься назад вместо Ощеры в качестве гонца от меня к Холмскому и передашь ему, чтобы он оставил Демон в покое и возвращался к Ильменю.

— Почему он, а не я? — удивился Ощера.

— Во-первых, потому что ты ранен, — отвечал Иван Васильевич. — А во-вторых, потому что я по тебе соскучился и хочу малость с тобой пображничать, тёзка.

— А почему бы Холмскому не помочь мне овладеть Демоном? — спросил Верейский.

— Я так думаю, — отвечал великий князь, — изменники новгородские, не увидев войска Холмского на брегах Ильменя, сообразят, что он двинулся к Демону, и устремятся туда, а Холмский тут и возьмёт их на встречное копьё.