Державный
Шрифт:
— По полдраницы-то? — отозвался Русалка. — Отчего ж не выпить?
Они все вместе отправились к великокняжеской ставке. По дороге Данияр спросил:
— Что такай пол-юшки и полдранис?
— Это лишь немногим ведомо, — опечалившись, отвечал Русалка, — Был у нас когда-то давно друг по имени Юшка Драница. Лихой рубака, весельчак, забавник… А выпить мог вдвое больше, чем любой из нас. Вот мы и говорили, что ежели хочешь напиться вусмерть, то следует осушить пол-юшки или полдраницы.
— Да, — грустно промолвил Ощера. — Почитай, уже более двадцати лет лежит наш бедный Юшка в сырой земле.
— Погиб? — с сочувствием в голосе спросил Данияр.
— В стычке с отрядом Дмитрия
— Ай, ай, ай, яман, яман [74] ! — чувствуя прилив нежности к этим людям, которых ещё недавно готов был убить за их муравьиные насмешки, покачал головой Данияр.
— Помянем сегодня Юшку, раз уж он нам помянулся, — сказал Ощера. — Тебе сколько лет, Данияр?
74
Яман — плохо (тат.).
— Трисать, — сказал царевич.
— Ну вот, нам всем столько же было, и Юшке, когда его смерть постигла.
— У мне туруг тоже погиб тва года назад, — сказал Данияр. — Асан звали. С канясь Данилом ходить бить Ибрагимовых шайтанов в Муромскую волость.
— Да Асана-то помню я, — сказал Ощера. — Весёлый был татарин.
— Очень весёлый, — вздохнул Данияр, вспоминая Асана, с которым дружил с самого раннего детства. Он вдруг остановил коня, отстал от Русалки и Ощеры и, поравнявшись с Сеидом, заговорил с ним по-татарски. В этом не было ничего предосудительного — с какой стати он обязан долго общаться с урусами?
— Ну что, Сеид, — обратился он к своему гонцу, — много там наших погибло?
— Не сказать что много, но и не сказать что мало, — отвечал Сеид, видимо не зная, как воспримет господин потерю двадцати татар в трёх битвах с новгородцами, много это ему покажется или не очень. — У юзбаши [75] Сабира погибли унбаши Арслан, унбаши Халик и пятеро рядовых воинов — Талин, Рамазан, Давлет, Садык и Насыр. У юзбаши Ташлия пали четверо — Гельди, Садык, Шишман и Фазиль. У юзбаши Талипа пали трое — Турсун, Топчи, Сеид. У юзбаши Сафара тоже трое — Лачин, Сафар, Нияз. У юзбаши Сафара-младшего двое — Джафар и Ахмет. У юзбаши Али-Абдула — один Мехмет. У юзбаши Мансура и юзбаши Асана потерь нет.
75
Юзбаши — сотник; унбаши — десятник.
— А как наши сражались? — спросил Данияр. — Доблестно?
— Подобно львам, — отвечал Сеид. — Наши стрелы косили врагов великого амира Ивана как траву. Наши сабли сверкали подобно молниям в ночи. Раненых у нас не намного больше, чем убитых. Потери урусов куда больше. У них на каждую тысячу по тридцать — сорок убитых и по пятьдесят — шестьдесят раненых. У новгородцев же на каждую тысячу по двести убитых и по триста раненых и взятых в плен. Но гордость наша задета, хазрет [76] .
76
Хазрет — государь.
— Вот как? В чём же дело? Говори скорее, а то мы уже подъезжаем к великому шатру амира Ивана.
— Холмский воспретил нам забирать себе взятых нами же пленников, приказал всех отдавать ему, а унбаши Арслан погиб не в честном бою. Он был казнён по приказу Холмского, и твой брат, царевич
— Казнён?! — возмутился Данияр. — По какому праву? За что?
— На мой взгляд, совершенно несправедливо…
— Эй, Данияр! Идёшь с нами или нет? — уже кричал Ощера, стоя вместе с Русалкой у входа в великокняжескую ставку.
— Иду, иду! — махнул им рукой Данияр. Они, не дожидаясь его больше, вошли в двери ставки, — Продолжай, Сеид, только покороче.
— Унбаши Арслан сражался лучше всех, — заговорил снова Сеид. — Его люди взяли в плен более двадцати новгородских Урусов, да к тому же ещё полдюжины литвани и даже одного алмани [77] , а алмани в плен почти не сдаются. Но Холмский приказал всех отдать ему. И тогда унбаши Арслан разозлился и сам своею рукою перерезал всем пленникам глотки. Он имел полное право на это. И сказал Холмскому: «На, получи их!» А Холмский приказал тут схватить Арслана и отсечь ему голову.
77
Литвани и алмани — литовцы и немцы.
— И Муртоза стерпел?
— Стерпел! И даже сказал, что Холмский прав.
— Хорошо же! — скрипнул зубами Данияр. — Сейчас я расскажу об этом Ивану! Проклятые урусы совсем зазнались! Они, кажется, полностью забыли, что по закону их земли по-прежнему остаются частью улуса Джучи и что они платят дань за то, что разрешается самоуправление!
Сойдя с коня, Данияр оправил на себе нарядный чекмень и зашагал в ставку великого князя. Там уже собрались главные воеводы — Александр Оболенский, Михаил Верейский, Пётр Челядин и Яков Кошкин. Государь сидел рядом с братьями, Борисом Волоцким и Андреем Горяем Углицким. Ощера и Русалка стояли пред Иваном Васильевичем с понурым видом. Дьяк Степан Бородатый готовился записывать.
— Мы, как прознали, собрались, ждём, а вас всё нет и нет, — говорил великий князь Ощере и Русалке. — Если бы не ваш возраст да не любовь моя к вам давнишняя, всыпать бы вам… А, Данияр! — заметил он вошедшего царевича. — Ну и ты хорош, братец! Знал же, как я жду вестей от Холмского, знал, что Ощера как раз и привёз эти долгожданные вести, так нет же — затеял какое-то дурацкое соревнование! Не стыдно ли тебе? А? Что молчишь? Отвечай, когда я тебя спрашиваю!
У Данияра спёрло дыхание от такой наглости со стороны этого муктасида [78] , который по возрасту с ним ровня, а по титулу и вовсе стоит ниже — всего лишь великий князь, в то время как он, Данияр, — царевич! Но гневный голос Ивана обезоружил Данияра.
78
Муктасид — согласно Корану, среднее между неверными язычниками, «кяферами» или «гяурами», и правоверными мусульманами. К муктасидам, то есть «недостаточно уверовавшим», относятся христиане и иудеи.
— Виноват, — тихо промолвил он в ответ на ругань государя Московского. И тотчас подумал: «Ну ничего, вот когда я буду ханом в Казани…»
— Ладно уж, прощаю, — махнул рукой Иван. — Садись, Данияр. Тебя-то как раз не хватало в нашем совете.
Облегчённо вздохнув, татарин сел среди воевод великого князя и решил, что, пожалуй, Холмский имел право наказать Арслана. Может быть, не столь жестоко, конечно…
Глава восьмая
НЕ С ТОЙ НОГИ