Державный
Шрифт:
— Из Москвы вышло до пяти тысяч, — отвечал Русалка. — В Волоке князь Борис Васильевич с полуторатысячным полком добавился, в Твери три тысячи добрали; туда же, в Тверь, на кораблях Андрей Горяй приплыл с пятьюстами угличан, да в Торжке ещё полк угличский догнал нас, тысячи полторы. Вот и считай. Более десяти тысяч нас.
— Да нас на Ильмене почти столько же, — сказал Ощера. — Да Ряполовские со Стригой и Беззубцевым по Мете идут с восьмитысячным войском. Думаю, наш будет Новгород.
— Да, вот ещё новость, — сказал Русалка. — Воевода новгородский, Василий Шуйский, успел пройти по северным землям до самой Двины и собрать огромное войско, тысяч до двадцати. Узнав об этом в Твери, Иван Васильевич послал Василия Образца пройтись от Вологды
— Двинцы — суровые люди, — сказал Ощера. — Щокалки не чета им. Двинцев нам тут не надобно. Хотя и их одолеем. С нами Бог.
— Так и государь говорит, — промолвил Тетерев.
— Ну и где же теперь полки Холмского и Акинфова? — спросил Нога. — Там же, в устье Полы?
— К Демону идут, — с надрывом, понятным Ощере, почти выкрикнул Костя. — Демон брать будут. Я отца просил меня оставить, нет, он меня с собой потащил.
— Цыц! — с шутливой сердитостью осадил его Ощера. — Сам ещё аньгел, а ему, вишь ты, Демона подавай.
— А отчего, любопытно знать, такое поганое имя у крепости? — сказал Тетерев.
— Пёс его знает, — отвечал Ощера. — Я так слышал, что старое название — Демьянь. Но щокалкам занадобилось переименовать. Демон. Так, мол, страшнее. Дураки, одно слово!
Пробравшись сквозь реденький еловый лес, обильно поросший ольховыми, ивовыми и осиновыми кустарниками, выехали к берегу езера, на котором широко раскинулся стан русских воинов, явившихся на новгородскую землю, чтобы вся эта бескрайняя, до Белого моря, до Перми раскинувшаяся Северная Русь не перешла под власть Литвы по спесивой прихоти новгородского веча. Ощера сразу оценил, как грамотно стан поставлен, Холмский с Акинфовым в этом смысле уступали государевым военачальникам, более беспорядочно устраивались. Богатые палатки были расставлены по кругу таким образом, что сплетённые из ветвей шалаши скрывались за ними, и издалека можно было подумать, будто весь стан состоит из богатых палаток. Передний край, к которому подъезжали Ощера, Русалка и их спутники, сплошь состоял из нарядных, ярких шатров касимовских татар, так что незадачливый лазутчик, поглядев на стан из лесной чащи, мог бы даже сдуру решить, что пришли татары, а не московское войско.
Вступив в татарскую улицу стана, тотчас же увидели и рослого красивого царевича Данияра. Как видно, плотно позавтракав, он решил размяться — на берегу озера под стволом широченной сосны был установлен столик, на котором располагались различные предметы, а Данияр стрелял по ним из лука. Сбив или не сбив предмет, стрела не улетала далеко, а вонзалась в кору дерева.
— Эй, Данияр! — крикнул ему Ощера. — Много врагов покрошил за утро?
— A-а, Иван! — узнал Ощеру татарин. — Ты, знать, многих убил. Хвастаться приехал?
Натянув тетиву, Данияр прицелился и пустил стрелу в небольшое недозрелое яблоко, положенное на бок, завязью в сторону стрелка. Стрела вонзилась точно остриём в завязь, расколов яблоко надвое и воткнувшись в ствол сосны.
— Ловко! — воскликнул Ощера.
— А ну ты? — предложил Данияр.
— Попробую, — стал слезать Иван с коня.
— А локоть, отец! — недоумённо воскликнул Костя.
— Сиди, разберёмся, — осадил его Ощера, подошёл к царевичу, встал на его место, взял лук и стрелу. Один из касимовцев положил на столик новое яблоко. Расстояние было шагов в пятнадцать, но зоркий глаз Ощеры видел не только само яблоко отчётливо, будто лежащее на ладони, он видел волоски на завязи и ползущего по яблочному боку муравьишку. Долго целиться боль в локте не позволила бы Ивану, и он постарался взять прицел до того, как стал натягивать тетиву. Изготовился, собрался с духом и, превозмогая нестерпимую муку, натянул лук и пустил стрелу точно в цель. Яблоко разлетелось, пронзённое в самую свою серёдку, в чёрно-мохнатую точку завязи.
— Ну
— Отец!.. — восхищённо выпалил Костя.
— Хорошо-о-о, — засмеялся Данияр. — Якши хорошо!
— Ничего хорошего, — наигранно вздохнул Ощера.
— Как так? — недоумённо вскинул брови царевич.
— А так, — снова вздохнул Иван. — Метил-то я в муравья, который по боку лез, а попал в середину.
Глава седьмая
ТАТАРСКАЯ ГОРДОСТЬ
— Муравья-а? — удивился Данияр, не понимая, дурачит его Ощера или правду говорит. С детства он любил искусство стрельбы, и никто не мог сравниться в московском войске с ним в умении пускать стрелу точно в цель. Но по муравьям стрелять ему и в голову никогда не приходило.
Да нет, конечно, дурака валяет Ощера! Недаром и прозвище такое имеет в честь своего зубоскальства. Заулыбавшись, Данияр стал качать головой:
— Ах ты армай! Смеёшься над Данияром?
Вдруг ещё одна стрела со звоном вонзилась в сосну. Это Русалка, не слезая с коня, достал свой лук и выстрелил.
— Во! — крикнул он весело. — А я попал!
— Кого попал? — удивился Данияр.
— Как — в кого? В муравля! — отвечал Русалка. — Он по дереву полз, я его и убил. Думаете, вы одни такие меткие?
От такой наглости у Данияра аж голова закружилась. Он схватил лук и стрелу, стал всматриваться в ствол сосны. Никаких муравьёв он на сосновой бугристой коре не увидел. Урусы разразились добродушным хохотом.
— Лучше целься, царевич! — смеялся Ощера. — Наверняка бей, а не то оставишь муравья подранком — беды не оберёшься. Они в подранках лютее недобитого ае [69] .
69
Ае — медведь (тат.).
— Муравля надо в гузнецо бить, тогда он вмиг околевает, — вторил скалозубу Ощере Русалка. — А ежели попадёшь в локоть ему, он тебя же потом и подстрелит. Иван-то у нас — тоже муравль, только его в детстве перекормили, вот он в человека и вырос.
— А я всегда муравью в глаз попадаю, — сказал Ощера.
— Ну и напрасно, — возразил Русалка. — От этого, говорят, потом сны муравлиные снятся. И будешь всю ночь во сне в муравельник щепки тягать.
Кровь прилила к лицу Данияра. Смеются! Он сильно нахмурил брови и опустил лук. Разве смеют они потешаться над ним? Эти злоязыкие урусы! Во-первых, он законный казанский царевич, и если угодно будет Аллаху вернуть Казань касимовцам, Данияр будет властителем одного из могущественных ханств, вот уже четвёртый десяток лет не подчиняющегося Орде, раскинувшегося от границ с Рязанью до Уральских предгорий. Во-вторых, он верноподданно служит великому князю Ивану, получая от Ивана немалую алафу [70] . И в-третьих, смеяться можно только над тем, кого ты ставишь ниже себя, не так ли?
70
Алафа — жалованье (тат.).
Впрочем, эти неучтивые урусы иной раз позволяют себе подшучивать над теми, кто стоит выше их по положению в обществе, а сами вельможи терпят эти пусть добродушные, но насмешки. Данияр вздохнул и стал придумывать, как ответить урусам и вместе с тем избежать ссоры с ними.
— Мехмет! Браслет! — крикнул он по-татарски своему нукеру.
Мехмет поклонился и отправился в близстоящий шатёр, откуда вскоре вернулся, неся в руке красивый золотой браслет, украшенный изумрудами и изящной арабской резьбой.