Державный
Шрифт:
Он извлёк из корзины найденный груздь. Все ахнули:
— Ну и ну!
— Ай да Губоед!
— А ты, Лапоть, будто в воду глядел!
— Давайте-ка, выпейте по стаканчику, да пусть Никита следует к государю, — сказала жена.
— Я с ним пойду, — пристукнул кулаком по столу шурин. — Всё одно меня Евдоха со свету сживает! Пойду себе на Москве грамотную искать.
Вспомнили про писаную новую грамоту. Агафон зачитал её вслух. Не хуже вчерашней, а то и лучше.
— Когда ж вы всё успели, черти окаянные? — спросил Никита.
— Встали — тебя нет, — поведал Лапоть. — Вспоминаем,
Решено было идти всем втроём и каждому нести своё — Никите лесную находку, Агафону грамоту, Андрону деревянное произведение. Авось отмякнет государь Иван Васильевич. Жена напоследок всплакнула, погладила ласково вчерашнюю подаренную мужу шишку, повинилась.
— Не кручинься, Стеша, возвернёмся, — сказал ей Губоед на прощанье. — Царица Небесная не даст нас в обиду. Покров!
И они трое отправились на Москву. Шли и всю дорогу подбадривали друг друга, подшучивали, с волнением миновали то место на большой дороге, где вчера угораздило Никиту повстречать великого князя и брякнуть ему недружественное про деспину Софью. Пройдя ещё версты полторы, вышли из лесу на широкий замоскворецкий простор, откуда открывался вид на столицу. Небо было покрыто тучами, Москва, окутанная каким-то маревом, темнела вдалеке плоским вытянутым пятном. Тут решили взбодриться и распить небольшой, ёмкостью в одну братину, кувшин с мёдом, прихваченный с благословения Никитиной жены. Выпили, утёрлись, покрякали и пошли дальше.
— Службу, чай думать, уже отслужили, государь пировать отправляется, — сказал Никита, пытаясь внутренне не угасать, а верить в благополучный исход.
— В самый раз попадём, когда он в благодушии, — заметил Лапоть. — Когда из церкви на пир идёшь, самое лакомое время. Отстоял-отмучался, слюнки текут, сейчас мамону послужишь. Радостно! Пришли бы до службы, он, глядишь, злой бы был. А опоздали бы — напьётся, и тоже неизвестно, в каком духе будет. Не то пойдёт, пьяный, головушки ссекать.
— Только бы его фря заморская с утра не охмурила, — высказал своё опасение Агафон. — Она его подзуживает народ русский изводом изводить.
Никита вздохнул и стал отгонять от себя шуриново карканье. Всё будет хорошо! Всё будет хорошо!
Прошли ещё версту. Теперь город был виден лучше, и даже купола нового Успенья, кажется, поблескивали. Но тут Никита, чуткий до запахов, способный на нюх с закрытыми глазами отличить белый гриб от подберёзовика, учуял едкий дымный запашок.
— Никак, горит что, — тревожно сказал он. — Дымком тянет.
— Жаркое жарят, — улыбнулся Агафон.
Прошли ещё шагов сто. Запах дыма усилился.
— Жаркое?.. Хм!.. — молвил Лапоть.
— Чую, беда, братцы, — вострепетал Никита. — Идёмте скорей!
— Может, назад? — струсил Агафон.
— Нет, вы как хотите, а я вперёд, — твёрдо решил Губоед.
Как выбрались к берегу Москвы-реки, на противоположной её стороне уже отчётливо видно было на Посаде — там-сям вырываются языки
— Вот тебе и жаркое! — сказал Никита.
Обрадовались, увидев идущего со стороны Москвы человека.
— Эй, сударин! — кликнул его Никита. — Чего деется на Москве-то, а?
— Горе, християне! — почти прорыдал встречный прохожий. — Государь наш Иван Василии Москву жгет, вот как!
— Да ну! Да зачем? — разом спросили все трое.
— Должно быть, по наущению морейской ведьмы, — отвечал прохожий. — Вчерась прибыл наш ненаглядный, вроде бы даже слух пошёл, что одолеваем Ахмата, радоваться взялись. Да рано! Сегодня после праздничной обедни — как обухом по голове!.. Имущество посадское — в Кремль, Посад — огню!
— Что ж это?!
— Якобы говорят, из опасения, что Ахматка прорвётся к Москве и воспользуется Посадом для осаждения Кремля. Но не верю я! Деспина поганая да муроль веницейский государя оморочили, вот он и жгёт город-посад! А я ухожу прочь от господ своих, в леса иду от таких поджигателей, ибо говорят, что господин мой Ощера Иван Васильевич, у коего я в стряпчих служил, заодно с заговорщиками и хочет Москву сперва сжечь, а опосля Ахматке отдать в уплату задержанного выхода [127] . А вы чьи и куда?
127
Ежегодная дань Орде называлась «выходом».
— Сельчане мы, из села Котеля, боярина Патрикеева Василь Иваныча людишки, — сказал Никита. — Подарки, вот, несём государю…
— Ну и несите… — зло осклабился беглый. — Прощайте, людишки!.. Только государь в Красное Село утёк, москвичей убоявшись.
Он махнул шапкой и побрёл себе дальше.
— Не пойдём! — рубанул рукой воздух Агафоша.
— Обратного пути нет, — решительно возразил Никита. — Пойдём в Красное Село. Может статься, государю нашему утешенье нужно.
Покряхтев, Агафон и Лапоть пошли следом за Никитой. Выйдя на мост через реку, они остановились, глядя, как тяжёлый дым наползает на Кремль со стороны разгорающегося Посада и зарево пожара поднимается, окрашивая в алый цвет набрякшие на небе тучи.
— Грехи наши тяжкие! — вздохнул Губоед и зашагал дальше.
Глава пятая
ГНЕВ ВАССИАНА
— Спаси, владыко, заступись за нас, поезжай за великим князем вдогонку, умоли его прекратить сожжение домов наших! Глянь, что творится! Патрикеевы в чрезмерном старании своём не дожидаются, покуда целиком всё имущество со двора свезено будет, начинают жечь. Им оно, конечно, выгодно прочих победнее сделать, дабы опосля самим возвеличиться в богатстве над погорельцами… Али им тако государь повелел — не считаться с москвичами? Так мы и обидеться можем, да не захотим государя такого, иных Рюриковичей сыщем, заступников народа православного! Батюшко! Ступай в Красное Село, прикажи Иоанну не жечь Посад аки духовному чаду твоему!