Державный
Шрифт:
— Волокитка, — сказала Софья и смущённо потупила взор.
— Да ну! — удивился Андрей. — Потаскушка?
— Государь вон смеётся, он знает, — сказала великая княгиня.
— Знаю, знаю! — со смехом отвечал Иван Васильевич. — По-латински речётся «luра», сиречь по-нашему и «волчица», и «волочайка». По самому точному ихнему преданию, Ромула и Рема вскормила и вырастила некая продажная баба по имени Акка.
— Акка Ларенция, — добавила Софья.
— Вот-вот, — продолжил Иван. — А уж потом, пользуясь хитроумностью латинского наречия, для благоприличия стали говорить, что не волочайка, а волчица.
— Однако ж, мы не от той и не от другой не ведём родословие своё, — сказал дьяк Мамырев.
— Слава тебе, Господи! — перекрестился Демьян.
— А так, каково речётся, от кого мы-то? — полюбопытствовал Куприян.
— Правда ли, что от самой Богородицы? — спросил Демьян.
— Недурно бы! — крякнул протопоп.
— Мы от Словена и от Руса, вождей великих, от Рюрика, — сказал Иван Васильевич, чувствуя в душе накат новой тоски по сожжённому Посаду и церкви Иоанна Златоуста.
— А Москва откуда? — спросил Куприян. — Слыхано, прежде там, где ныне Кремль, была берлога большая. В ней жила медвежья вдова, она-то и выкормила первых москвичей.
— Это байки! — махнул рукой Курицын.
— А может, и так, — возразил Иван. — Я от кого-то слыхивал, что по-черемисски «медведица» так и будет — «москва».
— Ну, мы же не черемисы, — возмутился Андрей.
— Так может, та медведица из черемисских земель пришла, — предположил Куприян, — раз она вдовая была.
Подали перепелов в чесночной подливе. Государь молча ел, нахмурясь. Ноздри его тревожно принюхивались. Казалось, вот-вот потянет дымом с сожжённого Посада.
— Завтра, Софьюшка, прибудут Ховрины, — заговорил великий князь после долгого общего молчания. — Привезут казну. После моего отбытия ты с детишками и казной отправишься в Дмитров. Ховрины тебя сопроводят. Охраны дам человек двадцать.
— Слушаюсь, государь, — вежливо ответила деспина.
— В Дмитрове проследи, как разместились наши посадские погорельцы, удобно ль им там, сытно ли, — продолжал Иван. — И лишь когда удостоверишься, что всё хорошо, отправляйся с сынами и казной дальше в том же сопровождении. До самого Белозерского монастыря. Я отписал игумену, он тебя примет и спрячет. От братьев вести хорошие, и кажись, хотят замириться со мной, вместе бить татар. Но там — кто знает, куда их нечистый повернёт. Вдруг снова заерепенятся. Им же любое лыко в строку. Скажут: «Посад сжёг! В Дмитров москвичей выгнал!» Да ещё припомнят, что Дмитровский удел выморочный, брата Юрьи, мог бы и им, а не мне достаться… Чёрт их не знает, дураков окаянных! Да и мало ли иных врагов у меня!..
— Всё поняла, государь, — снова тихо ответила Софья.
Хмель медовый только теперь стал понемногу пробирать Ивана, в груди разлилось тепло, предвещающее сон.
Вошедший слуга доложил:
— К государю игумен просится.
Вмиг сон так и отпрыгнул.
— Геннадий? — радостно воскликнул Иван. — Зови немедля!
Он ждал, что Чудовский архимандрит не замедлит с приездом, и пусть нелёгок будет разговор, всё же это будет лучше, нежели он не соизволит явиться. В Геннадии Иван был уверен, как ни в ком. И ждал его с нетерпением.
Но это оказался не Геннадий!
Лет сорока, высокий и красивый монах вошёл в светлицу, чинно
— Здравия и спасения души государю Иоанну Васильевичу желаю!
— Кто ты, калугер, и с чем пожаловал? — спросил великий князь.
— Может, слышали обо мне, — сказал монах, — аз есмь Иосиф, игумен Волоцкой обители, мною же самим и основанной.
— Знаемый подвижник, — сказал Иван. — Садись с нами. Давно хотел поговорить с тобою. Говорят, знаки чудес имеешь?
— Громко сказано, — садясь за стол, ответил игумен. — Но сегодня пришёл к тебе именно поведать о некоем чудесном видении.
Только теперь Иван дал себе труд как следует разглядеть пришельца. Это был не старый, кажется, одних лет с Иваном, человек. Высоколобый, с залысинами, окладистой бородой, рано тронутой сединами. Одет он был как нищий, которому когда-то давным-давно по случаю досталось монашеское одеяние, и он носит его за неимением иного, и износил в пух и прах. У государя мелькнуло сомнение: а точно ли это игумен? Но в следующий же миг припомнилось — именно так и говорили об Иосифе Волоцком, что он одевается как нищий.
— Сдаётся мне, мы одного возраста? — спросил Иван монаха.
— Год в год, государь, — кивнул Иосиф. — Как и ты, с сорок восьмого года я [132] . В миру был Иваном, тоже как ты. Иваном Ивановичем Саниным. В год кончины святителя Ионы увидел его во сне, и он сказал мне: «Ты наш, ступай в Боровск и постригись у Пафнутия». Я так и поступил по его велению. Долго был в повиновении у святого Пафнутия Боровского, а после его смерти с некоторыми из братий, желавших, как и я, более строгого устава, удалился в Волоцкие леса, где в прошлом году построил обитель свою.
132
6948 год от Сотворения мира, или 1440 от Рождества Христова.
— Разве ж в Боровском монастыре мало строгости было? — с недоверием спросил протопоп Алексий.
Игумен Иосиф отчего-то не удостоил его никакого ответа, посмотрел на Успенского настоятеля строго и, вновь повернув лицо к великому князю, продолжил:
— Я пришёл не о строгостях монашеской жизни беседовать, а поведать о том, что мною увиделось во сне девять дней назад. Было поминовение пророка Ионы, а также пресвитера Ионы Палестинского. И в ту ночь во сне явился мне снова святитель Иона с той самой епитрахилью, под коей он вёз тебя, государь, из Мурома к Шемяке в Переславль, а оттуда далее в Углич.
В сердце у Ивана всё дрогнуло от мгновенно нахлынувшего воспоминания. Иосиф продолжал:
— И снилось мне, будто встреча происходит в Боровской обители, от коей рукой подать до тех мест, где ты со своим войском стоишь супротив Ахмата. И вот, молвит мне Иона: «Ступай к великому князю и повесь сию епитрахиль меж ним и агарянами над рекою Угрой. Пусть Иоанн ничего не убоится. Епитрахиль моя защитит его и пригреет, ею во славу Христа Бога нашего посрамлён будет царь ордынский».
— Где же она, епитрахиль Ионина? — с лёгкой усмешкой спросил дьяк Курицын. — Я чай, ризничий Успенского храма выдал её тебе?