Держи хвост морковкой!
Шрифт:
Друзья с трудом подыскивали ему халтуры. Написать что-нибудь для «Ленфильма» или телевидения. Руководить каким-нибудь дохлым ЛИТО. Хорошо, если аванс выплачивали не сразу. Тогда он успевал что-то сделать. Второй раз на том же месте ему уже ничего не поручали. Не хотели связываться.
Однажды, по большой протекции, его пристроили в тихую гавань заводской многотиражки. Как талантливую знаменитость его там взяли сверх положенного штата. Подснежником. Оформили слесарем по металлу. Работа не требовала особых усилий. Он публиковал свои старые стихи под рубрикой «Творчество наших читателей». Честно
Что с ним случилось – не помнил. Очнулся в каком-то казенном, по виду медицинском учреждении. То ли вытрезвитель, то ли, еще хуже, психушка. Он полулежал на жесткой кушетке. Сидевший за столом мужик начальственно задавал вопросы: фамилия? имя? место жительства? профессия?
Поэт оробел. В вытрезвителе он был уже своим человеком, а здесь все выглядело незнакомым. Вдруг его упрячут в камеру с пенопластовыми стенами? Или с парочкой садиствующих кретинов? А как же стихи, читатели, творческая карьера? Он понял, что надо создавать о себе хорошее впечатление. Стал объяснять: я поэт. Пишу для эстрады, цирка, больших и малых газет. Райкин, вот, звал написать для него номер. Где-то в Тьмутаракани скоро выйдет книга. То есть он как бы выше их привычного контингента. Он сбивчиво все это рассказывал и вдруг заметил, что мужик вертит в руках его документы. Поэт смутился и замолчал. А мужик посмотрел на фотографию в заводском пропуске и привычно-бодрым голосом сказал:
– Да вы не волнуйтесь. Слесарь – тоже хорошая профессия…
Мы грустно посмеялись. Ничто так не скрашивает настроение, как совместный оптимизм по поводу чужого несчастья. А что еще оставалось делать?
18.
Уважаемые пассажиры! Наш самолет произвел посадку в аэропорту Пулково города-героя Санкт-Петербурга.
(Объявление по трансляции)
Все хорошее имеет конец. Эту фразу любил говорить один мой приятель. На слове «хорошее» он со значением хлопал себя в грудь.
Самолет равнодушно уносил пассажиров в другую жизнь. Из Братска к Петербургу он добирается методом кузнечика. Прыжками. Взлет-посадка, взлет-посадка. Через цепочку городов. В каждом надо вылезать и торчать в аэропорту. Причем везде свое время. Своя планировка объектов сервиса. И везде все закрыто.
Мы уже находились в стадии последнего прыжка. Я был зажат между О.А. и женщиной с ребенком. О.А. невнимательно смотрел в окно. Ребенок через каждые две минуты просил пить. Остальное время он хотел писать.
Я, закрыв глаза, опять предавался любимому самолетному занятию. Итожил то, что прожил. Рылся в днях. В целом, итоги радовали.
Я все-таки славно потрудился. Я вообще люблю работать. Меня увлекает процесс, когда из ничего получается нечто. Хотя, когда я говорю об этом, все страшно удивляются. Меня почему-то считают неисправимым лентяем. Особенно, жена. Ей кажется, что чиркать карандашом по бумаге или стоять на сцене к работе отношения не имеет. Работа – это ходить в магазин, крутиться по хозяйству и ездить в деревню помогать теще. Что я тоже делаю, но со скрипом.
Я получил какие-то деньги. А их, между прочим, всегда не хватает. Это отличительная черта всей пишущей братии. Люда
Приходится выкручиваться. Искать побочные источники дохода.
Зимой я устроился в престижную гимназию при Русском музее. Вел там небольшое литературно-песенное объединение. Получал не бог весть сколько, но и работой себя, прямо скажем, не изнурял. Занятия проходили раз в неделю по два-три часа. Меня взяли как постоянного сотрудника, с записью в трудовой книжке. Мне так удобнее. Производственный стаж меня не волнует, поскольку я член творческого союза. А собирать справки и оформлять совместительство мне не хватает терпения.
Служба на ниве просвещения закончилась для меня трагикомично. Во время летних каникул я, по наивности, в гимназии не появлялся. Хотя отпуск мне, как недавно работающему, еще не дали. Я думал, раз нет занятий – нечего и ходить. Бессмысленное присутствие, в моем представлении, граничит с идиотизмом. Тем более, у них были мои координаты, в случае необходимости могли бы связаться. Я пришел только в начале сентября. Узнал, что меня, как прогульщика, хотят уволить по статье. Я не очень переживал, но все же было неприятно. Курировавшая внеклассную работу завуч подсказала выход. Нужно написать заявление. Задним числом взять отпуск за свой счет с последующим увольнением. Тогда статьи можно избежать. Если, конечно, директор подпишет.
Я начал составлять заявление.
– Укажите причину отпуска, – сказала завуч.
– Я тут написал «в связи с литературной работой», – объяснил я.
– Это не пойдет. Что значит «литературная работа»? Это не уважительная причина.
– А какая причина уважительная?
– Ну, если бы вам, например, надо было лечь в больницу…
Переписывать было лень. В окончательном виде заявление выглядело так: «Прошу предоставить мне отпуск за свой счет в связи с литературной работой и необходимостью лечения». Директор подписал его без звука.
В этой поездке я пережил еще одну любовь, в которой был счастлив. Пусть даже несколько дней. Они были наполнены теплотой и нежностью. И вспоминать их я буду светло.
Наш с Людой роман заканчивался сумбурно. С утра мы принимали визитеров. Я так и не пришел в себя после бессонной, выматывающей ночи на таежных просторах. Спать уже не хотелось. Было жалко времени. Мы лежали, обнявшись, и тихо переговаривались.
– Я даже плакала. Тебя нет и нет. Я боялась. Вдруг что-то случилось?
– Ничего со мной не случится. Я, наоборот, за тебя беспокоился. Все время думал, как ты там.
– Ты правда думал обо мне?
– Я написал тебе первое письмо. Прямо в автобусе, пока мы стояли. Только оно не очень длинное. Я почти вслепую писал, без света. Я тебе его потом отдам. Перед отъездом, чтоб тебе было легче. Чтоб с тобой осталась частичка моей души.
– Оно хорошее?
– Да. Я написал, что люблю тебя. И буду ждать, когда ты приедешь. И что не надо ни о чем жалеть. Сейчас мы нужны друг другу, и дай бог, чтоб это было всегда.
– Ты так хорошо говоришь…
Я не успел самокритично возразить. Кто-то вдруг настойчиво забарабанил в дверь.