Держи хвост морковкой!
Шрифт:
В общем, голому собраться – только подпоясаться. Наступила минута расставания с родными и близкими.
– Даша! Маленький бандитус! Иди, я тебя поцелую.
Дочка, не вставая, замахала руками и показала язык:
– У-у-у-у!!!
Трогательное прощание со стариком-отцом.
Жена вмешалась:
– Даша! Иди поцелуй папу! Он уезжает.
Маму она слушается почти беспрекословно. Подошла, прижалась – маленькое, теплое, своенравное существо.
– А что ты мне привезешь?
– То, что куплю. Я же не знаю, что там будет в магазинах.
Думаю, что знаю – ничего
– Купи жевачки.
– Обязательно. – Это обещать легко, жевачки кругом навалом. – Слушайся маму, не обижай ее.
Обнял Татьяну, поцеловал в щеку.
– Возвращайся быстрей.
– Как получится.
– Будешь изменять – убью!
– Не говори глупостей. Давай присядем на дорожку.
Присели. Жена на табуретку, дочь на полку для обуви, я прямо на чемодан.
– Ну все, пока.
Погладил Дануську, еще раз чмокнул жену. Посоветовал:
– Держи хвост морковкой! Скучай без меня.
– Звони.
– Есть, товарищ командир. Если будет возможность.
– А доволен-то как… – Татьяна скупо улыбнулась.
– Все, бегу.
Вышел из подъезда, поздоровался с зоркими бабушками на лавочке и заторопился к автобусной остановке. Настроение было выше среднего. Я вообще люблю уезжать. Чувствуешь какой-то эмоциональный подъем. Не зря ведь творческий союз посылал своих советских писателей в дальние командировки. В освобожденной от домашних забот голове неожиданно просыпаются умные мысли. Хочется припасть к столу и сочинить нетленку вроде птицы-тройки. У меня много песенных сюжетов задумано в дороге: всплывают вдруг несколько строчек, и видишь, что из этого что-то должно получиться. А уже потом, дома, пытаешься это «что-то» втиснуть в слова. Иногда удается, но часто бьюсь впустую – настрой теряется, приходится себя заводить, и выходит уже не то.
Пока ждал общественный транспорт, родилась строчка «У царя Иванушки».
Прямо с музыкой, однообразной, как колокольный звон. Что-то обрядовое, околонародное.
У царя Иванушки, в неоглядной вотчинен,
И палаты светлые, и засовы прочные…
Видимость благополучия царя-батюшки. Все, вроде, хорошо, а душа мается: жизнь-то на чужой крови построена. И без крови на троне не удержишься. Надо обдумать. Вдруг это та песня, которую я всю жизнь в себе ищу? А может, просто дань моде – сейчас все набросились на русский материал, без фураги хоть на сцену не выходи.
3.
Все течет, все из меня.
Р. Декарт (искаж.)
Я так и не научился спать в самолетах (в автобусах, правда, уже могу). Тем более, что лайнер ТУ-154 комфортабельному отдыху не способствует. Мечта нашей авиации – грузить пассажиров штабелем, чтоб больше вошло. И многое сделано на пути к исполнению этой мечты. Чувствуется напряженная работа светлых конструкторских умов. Кресла узкие и поразительно неудобные. Расстояние между рядами минимально. На подлокотнике два локтя, твой и соседский, уже не умещаются. Меняешь одну неудобную позу на другую. Затекают сразу ноги, руки и шея. Живот после аэрофлотовской пищи активно урчит, вырабатывает биогаз. Еще и курить нельзя. И взятый в дорогу остросюжетный детектив
Как модно теперь говорить, жизнь человеку дается, и прожить ее надо. Мне уже сорок лет. А если пройдет еще год, то будет сорок один. И так далее. В общем, я в возрасте творческой половой зрелости.
У меня есть сын, которого я лет десять не видел. Есть третья жена, которая принципиально ничем не хуже первых двух. Есть дочь, которая на глазах отбивается от рук. Правда, какое-то влияние я на нее все же оказываю. В частности, Даша уже пытается сочинять. Ищет нетрадиционные пути к слову. Недавно пела своей кукле: «Петух захлопал хвостом во все горло». Я сказал, что петух вообще-то хлопает крыльями. Дочь возразила, что вообще крыльями, а ее петух – хвостом. Про горло я промолчал. Если в одной фразе сразу несколько ошибок – это признак стиля.
Я написал диссертацию, и ее читали по крайней мере оппоненты. Принимал участие в составлении нескольких словарей, где в предисловиях моя фамилия упомянута с выражением благодарности. Я сочинил в общей сложности штук триста (считая и на чужую музыку) песен. И за десяток из них не стыдно.
Я знаю кого-то из великих, и, что важнее, кто-то из них знает меня. Хотя такое знакомство не всегда показательно. Илья Бутман рассказывал, как его выделил Жванецкий. Шел ленинградский (тогда еще) фестиваль юмора «Очень-91». Жванецкий со сцены открыто возмущался, что в зале много гостей без аккредитационной карточки на шее:
– В кои-то веки собрались профессионалы обсудить свои дела, а им мешают! Я не автографы приехал раздавать!
В перерыве Илья зашел в туалет. Жванецкий стоял перед писсуаром, застегивая молнию. Скользнул по Илье взглядом, отметил наличие карточки и довольно сказал:
– Хоть здесь одни профи!
Я неплохо выступаю, тарифицирован как артист первой категории. У меня даже была одна поклонница, которая отыскивала меня по афишам в сборных соляночных концертах и дарила книги с трогательными подписями.
То есть что-то я, безусловно, в жизни уже свершил.
Но иногда царапает ощущение, что я так и не сделал главного. Не открыл собственную планету, не отыскал нефть на своем участке. Был и остался винтиком в сложной системе. Токаря воспринимают по работе, поэта и артиста – по имени. Как-то подсознательно я все время готовлюсь к тому, что слава, признание, известность придут когда-нибудь потом. Придут ли?
Жизнь получается предчувствием, ожиданием будущего успеха. Длинным коммунальным коридором к неведомой янтарной комнате.
Я уже менял семью и профессию. Многократно влюблялся и даже был счастлив. Обманывал себя и других. Останавливался и оглядывался. Шел неверной тропой и выходил на столбовую дорогу.
Помню, в малознакомой компании симпатичная девушка спросила у Эдика Дворкина:
– Простите, чем вы занимаетесь?
– Я поэт, – ответил Дворкин. – Я написал трагическую балладу о селезне, который несет яйца.
– Но ведь селезень не несет яйца! – удивилась девушка.
– Я написал трагическую балладу, – повторил Эдик, – о селезне, который летит высоко в небе и несет яйца.