Держи хвост морковкой!
Шрифт:
Я очень быстро пьянею. Что в зависимости от обстоятельств может быть достоинством или недостатком. Хотя, как известно, наши недостатки являются продолжением наших достоинств. (Эту фразу одна моя знакомая любила говорить о своем муже, интимный орган которого, по ее словам, достигал двадцати двух сантиметров. К недостаткам она относила все остальное). Я успеваю отключиться еще до стадии буйства. Зато уснув, могу не дождаться самого интересного. Потом с легкой завистью выслушиваю, что же я пропустил. Например, зарождение чьей-то большой любви. Или, наоборот, ее утрату. Или игру в подкидного дурака на кукареканье
Я со своей готовностью влить в себя как можно больше и настаканиться как можно стремительнее доставляю соратникам по застолью много хлопот. За мной надо приглядывать. Мне надо давать в руки гитару и просить спеть. Тогда хмель уходит в кураж, и я благополучно держусь на плаву.
Вообще, пьянство достаточно серьезное дело. Алкоголь губит неокрепшие души. Так что сначала лучше закалиться морально. Оправдаться в собственных глазах. Сослаться на примеры классиков и давление обстоятельств. Особенно, когда тебя не понимают, потому что, несмотря на грозную статистику, пьют пока не все. Как говорится, совершенно отнюдь. Еще имеются скрытые резервы.
На запомнившейся вечеринке в Донецке, после которой Сережа невзлюбил сталинистов, в малогабаритную квартиру набилось примерно тридцать участников и организаторов фестиваля юмора. Пьющей была только наша четверка. Мы приехали с концерта последними и еле втиснулись в самый дальний угол. Симпатичная хозяйка Лада просто не могла разместить всех за столом. Гости сидели на полу, подоконниках и чужих коленях. Теснота не мешала дружескому общению. На кухне девушки готовили бутерброды и разливали уже ставшую дефицитом водку. Спиртное и закуска передавались желающим по цепочке. Желающие долго не откликались. Первая рюмка блуждала по комнате, пока не ткнулась в наш угол. За ней, уже по кратчайшему пути, с приятной регулярностью последовали остальные.
Мы блаженствовали и так же методично отправляли назад пустую тару. Процесс шел ударно и бесперебойно, как на конвейере у Форда. Вероятно, кто-то нас осуждал. Мы не боялись чужих мнений. Мы привыкали к режиму автономного усиленного спецпитания.
И вдруг все оборвалось. Конвейер перестал работать. Пустые рюмки ушли без возврата. Мы пережили небольшую, но все же трагедию. Спустились с облаков на землю. Лишний раз убедились, что плохо – это когда отнимают хорошее. В таких случаях самое неприятное то, что они происходят не с кем-нибудь другим.
Ситуация не давала возможности с улыбкой попросить добавки. Не хотелось ронять себя ниже допустимого уровня. Нас ведь собрали как бы не пить, а общаться.
Мы стали рассуждать логически. Жизнерадостные голоса девушек, доносившиеся с кухни, не оставляли сомнений в том, что начальное звено цепочки работает исправно. Сбой происходил где-то на середине. Требовалось выявить слабое место. На жаргоне электронщиков – прозвонить схему.
Умного Мурая отправили в разведку. Он взялся за живот и, извиняясь, стал проталкиваться сквозь массы. Вернувшись, доложил обстановку. Доклад начинался словами:
–
Оказалось, что мы рассиропились, заблагодушничали и потеряли бдительность. Проморгали исчезновение хитрого нахала. Позволили ему проявить инициативу. Он ускользнул, якобы в туалет, и на обратном пути нагло сел ближе к пункту выдачи. То есть укоротил конвейер лично для себя. А Сережа, надо сказать, один из самых крупных писателей нашего немалого города. Рост за метр девяносто, вес как у несгораемого шкафа. Такой объем непросто заполнить. Тем более, Сережа учился в литинституте и здорово отточил свое мастерство. Он свободно работал за четверых. Каждые две минуты очередная рюмка мягко, как в песок, вливалась в его бесстыжую глотку.
Он учел нашу стеснительность и долго игнорировал призыв вернуться. Делал вид, что очарован сидящими рядом дамами. Мураю пришлось еще не раз пробираться туда и безжалостно топтать хрупкие ростки взаимных симпатий. Помогла также грозные намеки на общее презрение и товарищеский самосуд. Сережа нехотя перелез к нам. Прерванное снабжение восстановилось.
На пердиловском сабантуе я держал себя в ежовых рукавицах. Быстренько наклюкался и резко уменьшил дозу. Тем более, местный разовый налив тянул граммов на сто пятьдесят. Сибиряки гробили здоровье по-крупному. Уже к третьему тосту у меня в голове клочьями заплескался туман. Хорошее настроение множилось.
Компания обмякла и распалась на микрогруппы. В каждой велся свой задушевный разговор. С разных сторон доносились отголоски чужих проблем:
– …Она берет ведро и с ходу выливает его на грядку. Я говорю: ты лейку возьми. И потихоньку, потихоньку. Я ж эту воду не ссу, я ж ее на себе таскаю…
– …На площади, конечно, менталитет с дубинками наголо…
– …Дали нам меню: пожалуйста, выбирайте. А там коньяк по шестьсот рублей. Какой же это выбор? Выбор – это когда рядом портвейн за два двадцать и портвейн за два семьдесят…
– …Объясняешь ему, объясняешь. Уже сам начинаешь понимать, а до него все не доходит…
– …Я мог бросить пить, но боюсь стать рабом этой привычки…
– …Показали детектив, такое фуфло! Любой дурак с самого начала поймет, кто убийца. Я, например, сразу догадался…
Через некоторое время мы всем составом перебазировались в клуб. Выступление я помню смутно. Вероятно, оно было не самым плохим. Мне даже подарили цветы. Вышла невзрачная тетечка и поднесла скромный дежурный букет. Я впал в благодарную растерянность. Зачем-то полез целовать ей натруженную мозолистую руку. Тетечка игриво отбивалась. Зал сочувственно визжал. Победили дружба, и мы ограничились крепким месткомовским рукопожатием. На радостях я, уезжая, забыл взять цветы с собой. Так они и остались ждать следующего клубного мероприятия.
10.
Поэт Сергей Петров был в Англии. Зашел там в магазин грампластинок. Ознакомился со списком «горячей двадцатки» наиболее популярных на данное время мелодий. На ломаном английском объяснил дилеру, что интеллигент из России хотел бы купить знакомым музыкальный подарок. Тот рекомендовал пластинку, занимавшую место в конце списка. Сережа удивился: почему не в начале? Дилер оказался большим знатоком человеческих душ. Он сказал: «Потому что говноеды едят говно».