Держи меня крепче

Душка Sucre

– Ложь, – спокойно отозвался он. – Ты назвала семь смертных грехов, но лжи среди них нет.

Я призадумалась, а ведь правда нет.

Ликуя, мой муженек зарядил еще одну глубокую мысль:

– Согласись, отсутствие лжи среди смертных грехов ставит под сомнение все их существование. Так что то, что я горд, вызываю зависть у людей, часто бываю в гневе, с удовольствием мщу, алчен, люблю секс, плотские удовольствия (куда без них?) и до дикости люблю поесть (а кто не любит?) – это все – пуф! – он изобразил пальцами мини-взрыв. – И ты такая же. Но не признаешься, прикрываясь лживой верой. Во что? Во что ты веришь?

– Это неважно. Верю и все. А ты только и пытаешься убить веру в остальных.

–

Я правдив с ними. А ты лжива.

– Ты невозможен!

– Возможен, – вставил он таким тоном, что возразить не получалось. – А ты пиявка!

«Сам ты клещ энцефалитный!« не осталось в долгу моё внутреннее я, благоразумно промолчав.

Требовалось в срочном порядке сменить больную тему.

– Твои друзья, – «идиоты» мысленно добавила я, – теперь всей округе растреплют о наших, – я изобразила руками воздушные кавычки, – отношениях.

– Лишь бы о большем не трепались…

– В смысле, кто-то из них знает?

– Нет, конечно, – прекратил мою начинающуюся истерику муженек. – Я похож на дурака, который язык за зубами держать не может? – это он явно на Олли намекал сейчас.

Да, на дурака похож, хотя…

– Нет, что ты. Дурак из тебя никакой!

А вот идиот…

Кажется, но моем лице нарисовалась гадючная ухмылочка, и Шер ее сразу заметил:

– И чё ты ржешь, – нет, ну, быдло оно и на Чукотке быдлом останется. – Думаешь, будет прикольно, если все узнают, что ты теперь моя личная кухарка, домработница, секс-рабыня?.. – начал он загибать пальцы, перечисляя эквиваленты слова «жена» в своем глюченном понимании этого слова.

– И персональная скалка, – хмуро вставила я.

Шер спалил меня взглядом ледяных глаз (как бы сумбурно это не звучало, но я явственно ощущала, как в его глазах плескается жидкий азот).

– Молчи, женщина!

Я в свое оправдание подняла руки вверх, типа «молчу-молчу».

В этот момент в кармане необъятных брюк затрепыхался мобильник, я отметила в уме, что забыла сменить мелодию и сделаю это сразу же, как только приду домой. Звонил Егор.

– Привет, Ленк, где шляешься? – невозмутимо вещал он в трубу.

– Приветик, а я уже почти дома.

– Это я дома. На дворе глухая ночь, а тебя нет, – он что, решил в папочку поиграть?

– Сейчас-сейчас. Уже почти в подъезде, – заверила я его.

– Ну-ну, – прозвучало чересчур скептично.

Я скинула и сообщила Артему, что меня дома заждались и даже потеряли, так что «Прощай-гудбай».

– А, это твой брат-гей? – мгновенно выдал Шер.

Я сконфузилась, припоминая, что у этого парня не глаза, а рентген. И всех он видит насквозь, кроме меня. Но не могу же я сдать Егора. Это совсем не по-сестрински, так что придется соврать.

– Сам ты… – на моем рту очутилась его ладонь, не дав закончить предложение.

– Только попробуй так меня назвать! – громкие яростные слова плюс мечущие молнии глаза а-ля «сейчас прольется чья-то кровь» выглядели более чем убедительно.

Я собрала всю волю в кулак и прямо в руку ему пробубнила:

– Опфусти.

Он мою просьбу выполнил.

Не сразу, конечно. Для начала еще с минуту меня глазами пепелил, а потом отстранился и глухо напомнил, что «пати у мэра будет в субботу» и чтобы я «оделась прилично, а не как бомжара с вокзала».

Мы попрощались, я покинула машину и задержалась немного, глядя вслед удаляющейся на реактивной скорости тачке. Мне почему-то стало очень жаль его. Не Шерхана, не танчика Шеридана, не Артема, не Тёмыча, не Охренчика, а маленького мальчика Тёмочку, скрывающегося под слоем все этих личин, наложенных друг друга аккуратными добротными слоями художника-авангардиста, решившего изначально изобразить на холсте хрупкого ребенка, но посчитав свою работу банальной и

скучной, он наложил поверх маленького человека людскую зависть, ведь малыш был очень красив и невинен, лупая окружающую действительность своими голубыми, как небесный свод, глазками-озерцами; зависть породила гордыню, так что художник не оставил это без внимания – щедро нанеся новый слой, сделав малыша несусветным гордецом, плюющим на всех и смотрящим сверху вниз на лобызающих у его ног скрюченных тел льстивых «убожеств», коими он стал их считать, ведь в нем проснулся адский гнев на них, также изображенный всевидящей кистью художника; вместе с гневом появилась потребность удовлетворять его местью или плотскими утехами, что дарило ему радость, но ненадолго; или же набиванием желудка пищей, которой он ни в коем разе не посмел бы поделиться с нуждающимися, ведь той же кистью стал до непотребства жаден и алчен; но в целом всё это было крайне скучно для получившегося чудовища, так что следующим слоем была лень – всеобъемлющая и делающая его вальяжным. Последним штрихом в устрашающей картине была черная краска, скрывающая в себе море лжи – прямой и скрытой, колючей и мягкой, разрывающей сердце и дарующей успокоение… Мальчуган, некогда светлый ангел, купался во лжи и уплывал все дальше от берега, где воды были глубже и глубже.

К слову, он довольно успешно скрывался. Но я его раскрыла, даже сама того не заметив. Скорее всего, толчком к этому стало его напоминание об этих злосчастных грехах, но теперь его душа была у меня как на ладони. Мысли накрыли меня неожиданно, так что я стояла в ступоре довольно долго, пока меня не вывела из состояния транса пришедшая от нарушителя моего спокойствия Артема смска: «можешь спокойно пенсионерить до субботы».

Что-о-о? Я не пенсионерка. Пальцы быстро набрали пакостный ответ, но тут же стерли, устыдившись. Я еще немного попыхтела над пустым полем для ввода букв, спустила пар и пошла домой, оставив гадёныша без ответа.

У припудренного тюлем кухонного окна, опершись обеими руками о подоконник, стоял Егор. На его шее вздувались вены, а мысли четко работали, вырабатывая план действий по спасению сестренки. Как назло – умные мысли обходили его стороной, уступая дорогу своим братьям Иванам-дуракам – идиотским коллегам, которые только и рады были, чтобы заселиться в чьей-нибудь недалекой черепушке, активно мигая вегасовскими транспарантами с дебильными идейками. Егор был недоволен и теперь бессильно клял свой последний план – прикинуться геем. Всю идиотичность идеи он осознал только сейчас – после звонка одной девушки по имени Вики, являющейся по совместительству его одногруппницей и стопроцентной англичанкой и генетически, и этикетом – ему она представлялась чуть ли не внучкой самой королевы, настолько безупречны были ее манеры и такое чуткое сердце, как у самой настоящей повелительницы. О ее красоте даже говорить не стоило – молча смотреть хватило бы с головой. Так вот эта девушка знала кое-что такое об Оливере Бассе, что скомпрометировало бы его в глазах всех поклонников, а главное, в глазах Лены.

И вот Вики позвонила и предупредила о том, что купила билеты и прилетит завтра. Из его дурной головы вылетело, что две недели с его отъезда как раз прошли, а он-то предполагал ее приезд чуть позже. Поэтому и поспешил с водворением в жизнь идеи о своей якобы гомосексуальной наклонности, думая, что до ее приезда еще ого-го, а значит шансы спасти сестренку крайне низки. Вот и приступил к экстренным мерам. Но девушка приедет завтра.

Вики же откажется принимать участие в акции против Оливера, если хоть какая-то чушь, порочащая доброе имя Егора Матвеева, встанет между ними. Она не потерпит в партнерах парня нетрадиционной ориентации и не станет помогать.