Держи меня, Земля!
Шрифт:
— И? — наклонила она голову.
— И эта гостиница, счастье моё, — он перецеловал остальные пальцы. — Но, если не возражаешь, в Храм Святого Семейства мы всё же сходим. Гений Антонио Гауди, — сделал он ударение на последний слог, — всё же стоит того.
И именно с Гауди они и начали следующий день.
Хотя нет, начали они его с чудесного пробуждения на неприлично большой кровати. С моря. Настоящего, солёного, Средиземного и уже холодного в середине сентября. Кирилл всё же затянул Леру в ледяные волны. А потом отогревал под
— Ну, я сделал всё, что смог, — смеялся он, тяжело дыша и отплёвываясь от льющейся тропическим ливнем воды. — Надеюсь, ты согрелась.
— Немного, — улыбалась в ответ Лера, сползая вниз по чёрному кафелю стены в изнеможении.
А потом за столиком в ресторане Лера бессовестно объедалась бутербродиками и пирожными с кавой, каталонским игристым вином.
Что бы там ни говорили про аристократов и дегенератов, оказывается, шампанское на завтрак — это так вкусно и так приятно. Лере всё не верилось, что его действительно всегда выставляют в ведёрках со льдом к завтраку.
— Так во всех приличных отелях Европы, — пояснял Лере Кирилл, поглощая свой любимый хрустящий бекон и яичницу. — Потому что яйцо убивает вкус вина, обволакивая рецепторы и придавая ему металлический привкус, а яйца — это же основа большинства завтраков. Пузырьки же убирают этот налёт с вкусовых рецепторов, делают гастрономические ощущения ярче, да и вообще поднимают с утра настроение.
— Откуда ты всё это знаешь? — протянула ему Лера бокал.
— Не знаю, где-то прочитал, кажется в журнале Forbs, — пожал Кирилл плечами и поддержал Леру своим бокалом. — Вроде даже эта традиция пошла от Людовика Четырнадцатого, потом её продолжили разгульный Филипп Орлеанский и маркиза де Помпадур. Она подсадила на шампанское вечно скучающего Людовика Пятнадцатого, а его последняя фаворитка, бывшая куртизанка, мадам Дюбари, приучила уже весь французский двор к игристому напитку по утрам.
— Я даже не слышала про такую, — Лера смотрела на Кирилла с таким восторгом, словно он и сам был из Бурбонов.
— Очень интересная была личность. Людовику тогда исполнилось пятьдесят восемь. А она разгуливала по дворцу в полупрозрачных платьях, не пользовалась косметикой, не делала пышных причёсок, но, главное, не начинала день без шампанского. Только я расскажу тебе о Франции потом, когда мы поедем во Францию, — улыбнулся он. — А пока — Каталония, её вечная борьба за независимость и её бессмертная архитектура.
После завтрака, не торопясь, от отеля они пошли пешком.
И остановились на небольшой площади с фонтанами, чтобы сделать несколько снимков. Но там, по кольцу, оказалось такое оживлённое движение, что у Кирилла никак не получалось сделать фотографию, чтобы в кадр перед Лерой не влезла какая-нибудь Ауди, мотоцикл, а то и грузовик. И Лера, торопясь, пока на светофоре загорелся красный, перебегала на другое место, споткнулась о бордюр и растянулась во весь рост на асфальте.
— Какая знакомая мизансцена, — помог ей подняться
Лера ждала, как минимум, насмешек. Как максимум, в голове зазвучал голос мужа: «Раззява! Ну, ты как всегда! У тебя глаза на заднице, что ли?». Она внутренне сжалась, и вдруг снова захотелось закрыться руками. Но Кирилл усадил Леру на бордюр, а сам сидел перед ней на корточках и расстроенно разглядывал её коленки в порванных джинсах.
И слёзы сами, непрошенные, вдруг защипали глаза. Нет, не от боли — от какой-то унизительной беспомощности, от этого вечного, словно врождённого чувства вины, что снова она совершила оплошность, что за неё стыдно.
— О, боже! Сильно ушиблась? — Кирилл сел рядом и прижал её к себе.
— Нет, — покачала головой Лера, не в силах сдержать этот солёный поток. — Прости.
— За что? — спросил Кирилл тихо, баюкая её как маленькую на глазах у сотен проезжающих мимо испанцев, но о которых подумала, похоже, только Лера.
— За то, что я такая… неловкая, — всхлипывала она.
— Тебе не за что извиняться, — погладил он её по голове. — Не за что. Даже будь ты самой неловкой девушкой в мире. Просто закупим побольше пластырей и зелёнки, перейдём на ударопрочные телефоны — и всё.
— Я джинсы порвала, — засунула Лера палец в дыру и вздохнула.
— Купим тебе новые джинсы. Главное, коленки целы, — Кирилл попытался заглянуть в образовавшуюся прореху, и ткань легко расползлась до самого шва. — Упс!
— Ну, рви тогда и вторую, — рассмеялась Лера, глядя на его обескураженное лицо. Вытерла остатки слёз на щеках.
— Лёгким движением руки брюки превращаются… — Кирилл прилагал усилие, двумя руками растягивая прорезиненную ткань. Оказалось, порвать её не так уж и просто, но он справился. — Брюки превращаются… в элегантные драные брюки.
Он посмотрел на результаты своего труда, склонив голову, и остался доволен.
— Тебе очень идёт, — подал он Лере руку, вставая. — Ты такая сразу бандитка. Но я тебя на всякий случай больше ни на секунду не отпущу.
— Нас же неправильно поймут, — оглянулась Лера смущённо, когда он прижал её к себе, засунув руку под майку.
— Наоборот, — показал он пальцем на двух целующихся парней. — В этом космополитичном городе нас поймут очень правильно.
Уже после посещения храма и плотного обеда Лера, сидя за столиком в небольшом кафе, рассматривала фотографии, которые они сделали.
— Чудесный город, потрясающий храм, невероятный талант, и такая грустная история жизни, наверно, как у всех истинных гениев.
Конечно, Кирилл столько успел рассказать и про город, и про храм, и про архитектора, что Лера и хотела бы, а не смогла остаться равнодушной.
Она искоса поглядывала на Кирилла, словно сличая с оригиналом. На некоторых снимках он вышел такой забавный, лохматый, взъерошенный. Лера почти везде вышла не очень, но Кирилл категорически запретил удалять фотографии.