Дерзкая и желанная
Шрифт:
– Я постараюсь не обращать внимания на твой чересчур скромный наряд, – подхватила шутку Оливия, – если пообещаешь не замечать, что на мне только одна туфля.
– Согласен. – Он налил им вина, затем протянул руку через стол и сжал ее ладонь. – Я сегодня уже упоминал, что должен кое-что тебе рассказать. Видишь ли…
– Постой. Думаю, сначала нужно произнести тост. – Оливия подняла бокал, на секунду задумалась, и в глазах ее вспыхнули лукавые искорки. – За этот вечер. Пусть он будет полон сюрпризов,
Он тоже поднял бокал, кивнув в знак согласия, хотя и сомневался, что сюрприз, который ей подготовил, станет тем, который она подразумевала.
– Нас некому обслуживать, – заметила Оливия, – но, признаюсь, так даже лучше: можно представить, что мы одни во всем свете и нет никого, кроме нас.
– Позволь в таком случае мне поухаживать за тобой. – Он снял крышки с блюд и отложил в сторону. – С удовольствием сыграю сегодня роль лакея. Что бы ни понадобилось – только попроси.
– Мне столько всего хочется! Но знаешь, чего больше всего?
– Бога ради, скажи, и я выполню любое твое желание.
– Мне бы хотелось знать, чем тебя так привлекает Египет, что ты готов оставить все: удобства, развлечения, своих родных и друзей – ради того, чтобы заняться исследованиями.
– Это сложно объяснить.
– И все-таки попытайся: я хочу понять.
Никто никогда не интересовался этим, но Джеймс видел, что она спросила не из праздного любопытства – его ответ для нее действительно важен.
– Твой брат и Фоксборн полагают, что в Египет я сбегаю от ограничений, накладываемых обществом… особенно от шейных платков, – попытался он свести все к шутке.
– А они ошибаются?
Джеймс ухмыльнулся.
– Не совсем. Большую часть шейных платков я намерен оставить дома. Но дело не только в этом.
Она проглотила кусочек спаржи и ободряюще улыбнулась.
– Когда мне было двенадцать лет, я прочитал про гробницы в древних пирамидах и увлекся греческой концепцией загробной жизни. Мне хотелось верить, что, помимо этого мира, есть иной, и я спросил маму, каким в нем был бы Ральф. Был бы он здоровым и сильным? Смог бы выражать свои мысли так же, как все мы, – ясно и без усилий?
Оливия отложила вилку.
– И что она ответила?
– Она заплакала. А потом спросила, что думаю я по этому поводу. Я сказал, что если фараон в загробном мире мог иметь солдат, и слуг, и кошек, то Ральф по крайней мере мог бы иметь здоровье.
Оливия тихо вздохнула.
– Мне это кажется совершенно разумным и правильным. Стало быть, ты, как и египтяне, считаешь, что все, чем мы дорожим при жизни, понадобится нам и после смерти?
– В некотором роде. Но речь идет отнюдь не о богатстве или слугах, не только об этом.
– О чем же еще?
– О нашей любви к родным и друзьям.
В глазах у нее заблестели слезы.
– Надеюсь. Мне плохо без отца, но хотелось бы думать, что он любит нас: меня, Роуз и Оуэна, – пусть и издалека.
Иисусе, какой удобный случай!
– Оливия, я…
– Но я не хочу говорить об этом сейчас. – Она промокнула глаза салфеткой. – Расскажи, как росла твоя страсть к Египту.
Чувствуя, что ей нужно время, чтобы справиться с эмоциями, он продолжил:
– Я прочел все, что мог, о древних цивилизациях. После экспедиции Наполеона по египетской теме было написано множество исследовательских томов с картами гробниц, чертежами и рисунками, но я пришел в отчаяние, когда не нашел в книгах ответов на все свои вопросы. Мне хотелось знать, как были построены пирамиды и какой была жизнь у тех, кому выпал не слишком счастливый, на мой взгляд, жребий родиться фараонами. Я решил, что предпочел бы копаться в песках египетской пустыни, а не листать пыльные книжные страницы.
– Стало быть, стремление понять древних египтян привело тебя к изысканиям.
Он на минуту задумался.
– Меня интересуют и другие древние цивилизации или, скорее, возможность обнаружить связующие нити между нами и теми, кто жил тысячи лет назад. Одному французскому лингвисту удалось расшифровать часть иероглифов, найденных в гробницах. Если мы сумеем прочесть оставленные послания, то сможем понять.
– И, таким образом, узнать, что не так уж они от нас отличались.
– Да, – с признательностью отозвался Джеймс. – Мне нравится представлять, что мы связаны своей человеческой природой – своей потребностью любить и быть любимыми.
О, господи! Он лепечет, как идиот.
Оливия вздохнула.
– Как красиво. Кто бы мог подумать…
– Что именно?
– Что ты такой романтик.
– Я не романтик, – возразил он твердо, – а самый что ни на есть реалист.
Она послала ему понимающую улыбку.
– Ну конечно же.
– Помимо всего прочего, эта цивилизация многого достигла. И сама земля, и люди такие незнакомые и экзотичные. Жду не дождусь, когда пройдусь по узким улочкам Каира, проеду по песчаной пустыне и увижу пирамиды и сфинксов.
Оливия откинулась на спинку стула и кивнула.
– Кажется, я понимаю.
– Правда? – Его объяснение нельзя было назвать удовлетворительным, но он не удивился, что ей удалось что-то извлечь из его бессвязного лепета: она всегда понимала его с полуслова.
– В отличие от тебя мне было комфортно жить в своем безопасном, знакомом мире и никогда не хотелось путешествовать по дальним странам. Но ты говоришь об этом с такой страстью, что, возможно, теперь мое мнение изменится.
– Я не пытался…