Десантура
Шрифт:
– Фу... Фубля...
– заматерился Мельник.
– Это что было?
Потом встал, навалился на березу и сполз в снег.
Кутергин кинул ему консерву и уселся на труп немца:
– Теплый еще...
– нервно засмеялся он, сдвинув шапку-ушанку на лоб.
Немец тихо обливал дымящейся кровью из рубленных ран истоптанный - весь в гильзах - снег.
Мельник достал финку и в три движения вскрыл банку. Там внутри было что-то желто-белого цвета. Не задумываясь, он хлебнул тягучей жидкости.
–
– На!
И протянул банку командиру.
Тот равнодушно сделал глоток. Действительно, сладко.
В три приема они прикончили банку.
– Пить хочется...
– скрывая дрожь, сказал Кочуров.
– Сгущенка она такая, - ответил ему Кутергин. И заел сладкую липкость розовым снегом.
Кочуров прикрыл глаза и ответил:
– Чё?
– Сгущенка, говорю. Молоко сгущеное. Сладкое. Я в Москве пробовал.
Кутергина пробило на разговоры.
– Мы на ВДНХ были два года назад, в сороковом, вот тогда и попробовал.
Кусты зашевелились и оттуда вышел почему-то немец.
Парни не успели ничего сказать, как тот послушно выбросил карабин в снег и поднял руки:
– Ich bin Kommunisten!
Немая сцена длилась не меньше часа. Секунд десять точно.
После этого фрица сбили могучим ударом в спину. Старший лейтенант Малеев потер обмороженный кулак. Оглядел сцену боя и сказал только одно слово:
– Молодцы!
Потом потащил одной лапищей фрица в сторону шалашей. Немец волочился за ним ровно половая тряпка.
Сделав несколько шагов комроты разведчиков оглянулся:
– Дохликов прикопайте, гляжу и лопатки есть...
И утащил фрица за собой.
Старались парни не особо. Разгребли снег и уложили изрубленные немецкие тела в ямку. Потом стали заваливать. Молча. Потому как руки ходуном ходили, и смотреть друг на друга было почему-то стыдно.
Чтобы скрыть смущение, сержант Клепиков стал разбираться с пулеметом. И только он его взял в руки, как появился Малеев.
– За мной, бойцы.
Все пятеро послушно побрели за командиром.
– Здесь стоять, - остановил он их перед шалашом комбрига. Через минуту оттуда вывели пленного немца.
За фрицем вышел и сам комбриг. Осунувшийся, с рыжей щетиной на почерневшем лице, но с прежним огнем в глазах.
– Выдайте им личное оружие, - скомандовал Тарасов.
Бойцы из взвода охраны сноровисто раздали винтовки отделению сержанта Клепикова.
Тарасов обвел их взглядом. Помолчал. Потом резко произнес:
– Расстрелять фрица.
Машинально бойцы стали поднимать винтовки.
Комбриг напрягься, чуть не отпрыгнув в сторону:
– Да не здесь, долбодятлы! В сторону отведите. И прикопайте там. По исполнению задания доложите командиру роты капитану Малееву. Потом в строй.
Немец тихо плакал, когда они
– Стой!
– скомандовал Малеев, когда они отошли в сторону.
– Снимай, фриц!
Равзедчик одним движением сдернул с него стеганку.
– Валенки потом снимем... Пусть пока погреется
Капитан отошел в сторону.
– Целься!
Пацаны подняли винтовки, ставшие почему-то очень тяжелыми.
Ствол ходил. Через мушку все казалось очень четким, даже резким. Кроме фигуры этого трясущегося немца. То ли от холода он трясся, то ли от страха. И что-то бормотал себе под нос...
Расплывался он в прицеле... Ну вот расплывался и все. И не надо оценивать, пока ты сам не стрелял. Вот так вот. В безоружного. В глаза в глаза. Во врага.
– Огонь!
Залп хлестанул так, что осыпалась мелкая труха с деревьев. А фрица просто отбросило назад. Он еще сучил ногами, а бойцы комендантского взвода уже стаскивали с него валенки.
– В расположение. Отдыхать. Завтра пообщаемся, - проводил отделение взглядом капитан Малеев.
Десантники шли молча. Опустив головы. Мельник даже не заметил, что комендач, добежав до них, бросил ему на плечо пять ремней.
– Парни, а парни... А я ведь глаза-то закрыл, когда стрелял...
– подал голос Ваня Кочуров.
Клепиков резко остановился. Развернулся к отделению. Сунул руку за пазуху. Достал оттуда фляжку. Открутил пробку. Хлебанул сам. Потом протянул по кругу. Дождавшись, когда трофейная фляжка ополовинится, сунул ее обратно. Потом развернулся и повел бойцов в расположение роты.
Заканчивалось двенадцатое марта тысяча девятьсот сорок второго года.
10.
Немец сидел и старательно делал вид что пишет протокол. Сам же, украдкой, разглядывал подполковника. Тот прикрыл глаза, в ожидании следующего вопроса и не замечал как обер-лейтенант наблюдает за ним. А может быть и замечал.
Фон Вальдерзее пытался понять этого чертовски уставшего, дважды раненого, грязного человека. Поняв его, он бы понял логику и всей этой безумной операции.
– Скажите, Николай Ефимович... Вас я понимаю. То, что вы до последнего следовали присяге и своему воинскому долгу вызывает у меня неподдельное восхищение и уважение к вам...
'Как он не по-русски все-таки строит фразы...' - заметил про себя Тарасов, не поднимая век.
– Вы жутко голодали, почему же ваши совсем молодые ребята не сдавались в плен? Ведь они же понимали, что смерть неизбежна? Почему они, как правило, дрались до последнего?