Десантура
Шрифт:
– Нет! Мы сегодня хотим!
– Таня вышла вперед и упрямо посмотрела на Тарасова.
– Завтра может быть поздно.
Подполковник не успел ответить. На его плечо опустилась исхудалая рука Мачихина:
– А они правы, Ефимыч... Завтра может быть поздно... Отойдем?
– Ждите, - бросил влюбленным Тарасов. И отошел с комиссаром шагов на десять, мешая трофейными ботинками грязь и снег новгородских болот...
– Как думаешь?
– шепнул Тане лейтенант Димка Олешко, научившийся целоваться позавчера.
– Комиссар уговорит, - шепнула ему переводчица младший сержант Довгаль.
– Думаешь?
– Думаю...
– Люблю...
– И я...
Они яростно сцепились руками, ожидая разговора - нет! Приговора! И смотрели, как подполковник, сложив руки за спиной, молча кивал бурно жестикулирующему комиссару.
Потом буркнул что-то, развернулся и рявкнул на адъютанта:
– Писаря сюда!
А потом резким шагом подошел к Кузнечику с Таней.
– Рота в курсе?
– Так точно, товарищ подполковник!
– вытянулся Олешко. А Таня добавила:
– Как же не в курсе-то...
– Как бойцы отнеслись?
– спросил подошедший за комбригом Мачихин.
– Ну.... Вроде нормально...
– застеснялся Кузнечик.
Тарасов неодобрительно покачал головой. А Мачихин опять положил ему руку на плечо:
– Ты, лейтенант, не 'вроде' должен знать, а точно! Как же ты жене своей объяснять будешь - где и с кем задержался? Тоже - 'Вроде я тут с ребятами засиделся...' Так?
– Товарищ комиссар! Вы за нашу семейную жизнь не волнуйтесь!
– вступила в разговор младший сержант Довгаль.
– Ваша семейная жизнь в тылу у немцев это моя жизнь! Понятно?
– прикрикнул на них Тарасов. Мачихин снова чуть сжал его плечо.
А из-за другого плеча выскочил адьютант Михайлов:
– Как просили, товарищ подполковник, вот печать бригады, вот бланки...
– Хххе - опять качнул головой Тарасов. И, чуть присев и положив на колено серый лист бумаги, что-то зачеркал на нм карандашом. Потом дыхнул на печать и смачно шлепнул по бланку.
– Первый раз, блин, женю...
– ухмыльнулся он.
– Что тут говорить-то надо, а комиссар?
– повернулся он к Мачихину.
Тот улыбнулся:
– Ты женат-то, а не я...
Тарасов улыбчиво повернулся к новобрачным:
– Объявляю вас мужем и женой! Документ вот, а в книжках красноармейских мы дома штампы поставим. Как прорвемся... Договорились?
– Так точно, товарищ подполковник!
– а голоса-то у Наташи с Митей дрожали...
– Шагайте по подразделениям. Трехдневный отпуск получите за линией фронта.
– Николай Ефимович...
– укоризненно протянул Мачихин.
– Ну, нельзя же так...
– Не понял, товарищ комиссар?
– развернулся Тарасов к Мачихину.
Вместо ответа тот махнул рукой адъютанту. Тот протянул комбригу вещмешок.
Тарасов засмеялся
– Вот я старый пень. Забыл совсем.... Держите подарки, ребята!
Кузнечик смущенно взял из рук командира бригады худой мешок.
– Удачи вам. И детишек нарожайте после войны! Лады? Пойдем, комиссар!
Скрипя мокрым мартовским снегом командир и комиссар бригады удалились в подлесник.
– Комиссар, собери-ка политработников. Пусть объявят по бригаде, что свадьбу играем сегодня.
– Понял тебя, командир, сделаем...
**
А Танька, по не истребимому своему женскому любопытству сунула нос в вещмешок.
– Лешка! Живем!
В мешке оказалась буханка хлеба, банка каких-то консервов и фляжка с чем-то булькающим...
Свадебный подарок - это самое дорогое, что есть у тебя сегодня.
Это была последняя буханка хлеба, последний спирт и последняя трофейная тушенка...
Если, конечно, не считать госпитальные запасы. Их, как говорят в Одессе еще есть. Еще...
Тарасов надеялся, что завтра это 'ЕЩЕ' считать не будет.
А Митя-Кузнечик и Наташа Довгаль надеялись, что завтра не наступит никогда...
– Увидимся послезавтра?
– сказала она ему.
– Конечно, - ответил он.
– Хлеб раненым...
– Да, мой хороший...
И они стали целовать друг друга. Первый раз на виду у всех.
Вещмешок упал на грязный снег...
– Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, - похлопал Олешкоа по плечу сержант Заборских.
Тот оглянулся:
– Отстань, сержант! Не видишь? Мы женимся!
– Вижу...
– хмыкнул Заборских.
– У нас вам подарок есть. Пойдемте, а?
Подарком оказалась землянка.
Самая настоящая.
Пока лейтенант с Таней ходили к комбригу бойцы, оказывается, вырыли на крохотном пригорочке узкую яму. На самое дно - глинистое и мокрое - набросали полушубков, собранных с убитых в последнем бою. Завалили их сосновым, духовитым лапником. Он мягче елового и не такой колючий. Сверху жердями устроили тонкий настил. Укрыли его длиннополыми немецкими шинелями. Соблюли маскировку - забросав их прошлогодней мокрой листвой. Правда, лаз получился узкий. По одному только пробраться можно.
– Извините, товарищ лейтенант, но самое высокое место тут, чтоб не мокро было ночевать, - как обычно хмуро, без тени улыбки сказал сержант.
Таня почему-то резко отвернулась...
Лейтенант закусил губу. Потом, чуть поколебавшись, протянул вещмешок сержанту:
– Раздели фляжку по взводу. Хлеб и тушенку в госпиталь передай.
Сержант удивленно посмотрел на лейтенанта:
– Откуда?
– Оттуда!
– сглотнул слюну лейтенант.
– Дурак ты, лейтенант!
– Заборских резко развернулся и почавкал по апрельской жиже к взводу.