Десять кругов ада
Шрифт:
– Спасибо, что верите, - вздохнул.
– Но не могу так - вот мужики, работяги, а вот я... Не могу, не уговаривайте. Решайте вопрос со мной на ближайшем совете...
Оглядываю его - такого не уговоришь. Вот как все повернулось... Вдруг Воронцов встает и берет со шкафа гитару. Виновато говорит:
– Вольные шофера забыли... Я ее лет двадцать в руках не держал, тренькнул по струнам, настроил и поднял на меня глаза.
– Этой старой песней моего другана отвечаю на все вопросы.
Я недоверчиво смотрю на его мозолистые руки-лопаты, куда ему играть на гитаре...
За свою жизнь я не слышал такой глубокой и печальной музыки, кажется, что звучал целый оркестр, сам он
Я вижу звезды сквозь решетку,
Отсюда к ним мне не уйти...
И слышу, слышу рев ментовки
Из бездны Млечного Пути...
В стальных браслетах мои руки
Вздымаю к небу и молю...
За все страдания и муки
Пошлите звездочку мою...
Пошлите счастье и свободу,
Надежду, веру и любовь...
В тюрьме минули жизни годы,
В неволе стынет моя кровь...
Ну где ж ты, счастие, застряло,
Одна из тысяч добрых звезд?
И вот ко мне она упала...
Уже на зоновский погост...
Гитара смолкла, он уронил на нее голову, тяжело вздохнул. Я не стал мешать его раздумьям, тихо ушел из бригадирской.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Вышел Батя вслед за майором, замкнул дверь и подался на восьмой полигон, пытаясь хоть как-то успокоить колотившую его дрожь.
На полигоне подскочил к Крохе, стропившему сваю, отцепил крюк, прихватывающий монтажку снаружи, подвел его с внутренней стороны.
– Сколь можно толковать, чтоб так не прихватывал? Мало вам, долбакам, смертей?!
– крикнул в голос, замахиваясь на тщедушного Кроху.
Увидев его почти животный страх, одернул себя, скривился, постучал пальцем по лбу:
– Сорвется же. Думай, дурак...
Зайдя в слесарку, бросил Дергачу:
– Вибраторов по одному осталось на полигоне. Если завтра выйдут из строя...
– Шлангов нет!
– перебил его Дергач.
– Все дырявые.
– Голос его сорвался.
Видать, достала бесхозяйственность и его, молчаливого и нелюдимого всегда, со дня прихода в Зону. Над ним смеялись, подтрунивали, но он словно набирал воды в рот, старался от всех спрятаться. От стыда.
Ведь все знали и каждую минутку помнили, за что он, Дергач, сидел, и при случае всегда любили ему об этом напомнить.
– Не могу я, Максимыч...
– неожиданно с надрывом взвыл Дергач.
– Чего это ты?
– удивился Воронцов.
– Убери меня от греха подальше, убери...
– Да ты толком расскажи!
– Устал я от всех. От жизни устал. Удушусь...
– Ладно, хватит нюни распускать...
– отрубил Квазимода.
– Кто тебя просил грех такой делать на воле? Это же надо - девочку насиловать? Дитя совсем.
– Не напоминай, бугор, не надо...
– взмолился Дергач.
– Опять ты не то говоришь. Думал, хоть ты поймешь, Батя... Говорят, ты человек, а ты...
– Что я, что?
– взвился Воронцов.
– Может, вахту открыть и выпустить тебя, господин инженер, на все четыре стороны? Гуляй...
– Не о том я, Иван Максимович... Житья мне здесь нет, совсем нет. Надо в другую зону. Или в побег уйду, может, убьют, отмучусь...
– Ну, чем я тебе могу помочь?
– уже спокойнее ответил Воронцов.
– Неси уж свой крест, не хнычь...
– Опять не то, не то...
– Глаза у Дергача забегали, он то вздыхал, то с шумом выдыхал воздух.
– Мать болеет, не простит. А в побег уйду, повинюсь, чтобы поверила мне...
– Ты хочешь сказать, что не виноват?
– Да не об этом я...
– досадливо поморщился Дергач.
– Даже если и не виновен, то не смогу уже доказать, - с трудом произнес он.
И понял Квазимода, отчего мается
Не это ли и есть высшая мера, похуже расстрела?
– Сил уже нет... поговори за меня с майором, он тебя слушает. Что, мол, такой-сякой я, могу сорваться, может, уберут отсюда. Устал я от насмешек да издевок. В больничке санитаром был... еще терпел, а тут Волков меня кинул сюда... "Бабу-Ягу" мне грозит от воров сделать.
– А девочку... ты пожалел?
– опять сурово и осуждающе проговорил Батя.
– Ладно! Откроюсь тебе, как перед Поморником исповедался и... Мамочкой нашим два года назад, перед его болезнью. Он поверил мне и спасал... Так вот, пахан, не убивал и не насиловал я никого, родной мамой клянусь.
– Он резко перекрестился.
– Машеньку я любил как дочь, а она выросла без отца и тянулась ко мне... дачи наши были рядом, она часто заходила, помогала прибраться, работящая девочка была, чистая... Я к тому времени развелся, жена забрала квартиру, машину и меня выперла через суд на улицу... жил на даче, она и к даче подбиралась, адвоката наняла, стерва редкая... Нашу дружбу с Машей никто из соседей по даче не мог понять, грязно подкалывали, особенно старался один мясник райкомовского магазина, ее матери доложил; слава богу, ее мать была женщиной умной и все поняла, не перечила. И вот однажды рано утром, в субботу, я уехал электричкой в город на сверхурочную работу в институт, возвращаюсь еще засветло... дверь в дачу растворена, я спокойно захожу. Маша знала, где лежит ключ, я ей разрешал читать книги, у меня там были остатки хорошей библиотеки, что сумел спасти от бывшей жены. А она еще теплая на кровати, вся в крови... зарезана. Я ее давай тормошить, искусственное дыхание делать, измазался в крови ее... чуть умом не тронулся, бегал по соседям, у мясника только был телефон - не пустил, гад. Я пока на станцию, то да се... мясник уже позвонил, брали с автоматами, били зверски... Никаких оправданий никто не принял... Да, я забыл сказать, что бывшая жена моя - судья... Вот и все... Я уже на этапе все проанализировал и понял, кто ее убил... Мясник, он был любовником моей жены, потом ее бросил... Поймали в магазине за растрату, и вдруг дело замяли, выпустили из следственного изолятора... Моя сука взяла его на крючок и все это придумала, чтобы дачу забрать и навсегда от меня избавиться. Мамочка делал два года назад запрос, пришел ответ из суда, что мои документы сгорели... Поверь мне, Кваз, хоть ты поверь, как на духу говорю!
– Верю... а что же ты раньше мне не сказал, воровским бы сходняком тебя помиловали, и живи спокойно.
– Когда Мамочка болел, я открылся Волкову, он меня в стукачи на чай таскал... Он заржал и не поверил... издевался, а теперь меня настоящим скотом сделал... слаб я духом, побоялся отказать. Сюда на "общак" бросил из больнички...
– За что ж он тебя так? Колись...
– Не могу... Если узнает, голову отвернет...
– Колись, легче будет, у меня твоя тайна умрет...
– Филина он мне приказал травануть, а мензурку тот бес так подменил, а я не засек... Вот главный врач наш и кинул копыта... грех я на душу взял... ненавидел я этого Филина, он больше всех измывался надо мной и грозился правилкой. Бес попутал... Волк так припер, хоть на колючку с током кидайся... жалею сейчас, невинный человек погиб...
– От, сука, волчара...
– скрипнул Кваз зубами.
– И ты не мог отказаться?!
– Не мог, так взял на испуг... сломался я.
– Ладно, ответит он за все... Тебе "Бабы-Яги" не будет, твердо обещаю... Ты нам нужен как живой свидетель, если это понадобится...