Десять кругов ада
Шрифт:
Их дочке сейчас уже пятый год идет, по ее годкам я свои здесь считаю, удобно.
ЗОНА. ДРОЗДОВ
Сидели после обеда в каморке, грелись. В такие минуты забывалось, где ты находишься, вспоминалась воля, родня, думалось хорошо...
Дровишки в печке потрескивают, солнышко из оконца припекает, в желудке обеденная пайка переваривается, чифирь гонит кровь - вверх - вниз. И разговоры добрые, шутейные...
Я неучам объясняю, на каком языке они говорят:
– Ништяк - слово тюркское.
– А баланда?
– спрашивают.
– Баланда... До революции в Таганской тюрьме был шеф-повар
Смеются мои урки и фраера.
А мне не до смеху - маманя сидит там одна, в бараке для свиданий, ждет, измаялась. А тут меня Волков, сучий выродок, поймал на мелочи - воротник расстегнут, ну, это надо было причину найти...
Все, говорит, после работы к любимой маме, а днем - на завод. Вот и хожу. Ну ладно, сегодня последний день, потерпит мама...
– Пургу ты гонишь...
– мне тут ядовито Скопец говорит, которого поставили временно на кран.
– Брешешь все.
Злой такой. Ну, я только плечами и пожал.
– За что купил, - говорю, - за то продаю...
– Да ладно, утихомирились...
– Лебедушкин тут голос подал.
– Травани еще, Дроздов.
– Ну что, был я маленьким, вот таким.
– И показал на сонно помаргивающего Ленина. Тот обиделся, матюгнулся, но затих под усмешливыми взглядами. Прихожу в парк отдыха. А там старый армянин, дядя Гурген, картинки показывает за пятак. В общем, садишься к аппарату и в дырку одним глазом глядишь, да? А он, значит, меняет картинки и объясняет: это самая высокая точка Эвропы Монблан, вэршина. А вот это город на воде - Вэнэция, а вот это Парыж в ночи... "Дядя Гурген, ничего не видно!" - кричим. "Вай-вай, ночь в Парыже, ночь..." Я ему говорю: "Обманул ты, дядя Гурген", а он отвечает: "3а что купил, за то и продаю..." Вот...
Захохотали прохиндеи. Все, кроме этого Скопца, - смотрит на меня волком, почему? Дурак...
– Вот, - говорю, - за что покупаю, за то и продаю. А для себя ничегошеньки не остается. Выйду, в заповедник егерем устроюсь, пора угомониться...
– Женишься?
– с подвохом спрашивает Лебедушкин.
– Не знаю, - честно отвечаю.
– От бабы сегодня толку мало. Порченая нынче баба пошла. На Руси бабу раньше в строгости держали, мужа величала она только по имени-отчеству. И частенько он ее колотил. Дочери до замужества каждый вечер шли под родительское благословение, просили прощения, и отец осенял их крестом. А если кто за столом заговорит - по лбу деревянной ложкой. Порядок был! Потому Русь так и разрослась... После Петра Первого да Екатерины все и пошло наперекосяк. Раньше бабу за измены казнили, а теперь - цивилизация, феминизация...
– Это как?
– Лебедушкин спрашивает.
– Да так, - отвечаю.
– Когда баба в доме хозяин - убить ее легче, чем лишить этой власти... А я, братки, жизнь, видать, по-новой начну. Устроюсь все ж в лесники...
Помолчали. Тягостное такое молчание было, словно кто помер...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
...Бадья летела как-то странно, рывками, будто прицеливаясь. Вместо
Володька смотрел в другую сторону, думал о далеком. И тут подошел бригадир. Батя...
Дроздов ни о чем не думал. К нему приехала мать, и сегодня ночью он не спал, проговорили до утра, потому голова была пустая и звенящая, как с похмелья или после дикой порции чифиря. Говорила, точнее, ворчала она, а он слушал, не находя сил сомкнуть веки, чтобы не обидеть эту постаревшую резко, седую и костистую женщину, родившую его, обалдуя, из-за него так и не заведшую ни мужа, ни мужика, все тянущую его, всю жизнь штопавшую, мывшую, чистившую что-то. Кому теперь эта чистота, этот дом, эти усилия, ее слезы помогут?
Нет у сына семьи, нет желания стать другим, не хочет наследовать дом, который перестал быть родным для него в семнадцать лет, по уходе из мира занавесочек и подушечек...
НЕБО. ВОРОН
Предначертанность и любимая сердцу моему симметрия и повторяемость, из которой и состоит Судьба мира и сказание о человеческой судьбе, и в данном случае присутствовала в этом событии, подчеркивая строгость и четкость решений Небесной Канцелярии. Только не верящий в Небо мог с удивлением отметить, что Дроздов в этот день точно так же вышел со свидания, как некогда со свидания пришел на эту же площадку человек по прозвищу Чуваш и был раздавлен сваей...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
Бадья же летела, как бы примериваясь...
...Батя не успел обидеться на этот толчок Володьки, достаточный, чтобы не ожидавший его Батя поскользнулся на глине и хлопнулся на спину, матерясь.
Рядом шмякнулось, хрюкнуло, ухнуло, зашипело, закричало - долго-долго, нечеловеческим голосом...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
Скопец примеривался, выглядывая из окна крана, тянул рычаг на себя медленно, сберегая как бы силищу плывущего внизу груза, чтобы потом разом бросить бадью вниз, и тупая, безжизненная махина его волею устремилась к одному небольшому месту...
И именно здесь стоял человек. Что крепкая кость череп, что мощная кость позвоночник, что сильные руки и тяжелые ботинки - что это все в сравнении с адовым грузом, который согласно законам физики тянет к земле?
Увидевший, а скорее, почувствовавший движение за спиной, услышавший скрип бадьи, Лебедушкин шарахнулся в сторону и оттолкнул зазевавшегося Батю. Оба они выиграли сантиметры и оказались вне смерти. И потому она всласть распорядилась третьим человеком, который не думал о ней, а потому был уязвим. Дроздова буквально вмяло тяжким грузом в подмерзшую землю и залило жидким бетоном из опрокинувшейся бадьи...
Ему повезло меньше, чем Чувашу, точнее, совсем не повезло.
Вспомнив рассказ Дроздова о предсказании игуменьи женского монастыря, что ждет такая жуткая кончина заигравшегося с бесами бомжа, я спросил Поморника: как она могла это прозреть?
– Молитвою, - просто ответил он.
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Я вскочил с земли, Володька рядом на коленях, бледный, хрипит и мне показывает на Дроздова - тот под бадьей, все там ясно... туда и смотреть я больше не стал, сразу - на кран.
А этот Скопец уже навстречу мне лезет, глазищи горят, как бешеный.