Десять тысяч небес над тобой
Шрифт:
Но я ещё вспоминаю, как мы с Полом готовили лазанью на кухне моих родителей. Мы слушали Рахманинова, и наши плечи соприкасались, мы смеялись каждый раз, когда что-нибудь не получалось, что случалось постоянно. Это был первый вечер, когда я поняла, что мои чувства к Полу начали меняться. Иногда я думаю об этом, как о первом вечере, когда я произнесла слово «мы»
— Нельзя ли снять это? — я поднимаю свои связанные руки к Полу. — Если я буду есть итальянскую еду со связанными руками, то она вся будет на мне. Или тебе нужна возможность посмеяться надо
Пол никогда бы не стал смеяться над кем-то из-за таких вещей. Он был бы оскорблён самим предположением об этом, на это я и рассчитываю.
Но он не разрезает стяжки. Вместо этого, он говорит:
— Я тебе помогу.
Когда он берет пластиковую вилку из пластикового пакета, я говорю:
— Ты имеешь в виду, что собираешься кормить меня?
— Всё так, как ты сказала. Иначе ты устроишь беспорядок, — он передаёт мне тонкую бумажную салфетку. — Руки должны быть связаны.
Он собирается сесть на край моей кровати, потом отстраняется. Без сомнения, он думает, что я почувствую угрозу, если он слишком быстро приблизится ко мне, так и было бы в нормальной ситуации. На самом деле, когда он наконец-то усаживается рядом со мной, я успокаиваюсь.
Это промедление означает, что он думает обо мне. Пытается сделать это проще.
И несмотря на то, что я не могу ничего сделать, мне помогает осознание того, что он рядом с Жар-птицей.
Пол осторожно набирает лазанью на вилку, ждет, пока упадут последние капли соуса, потом подносит это к моему рту. Я чувствую странное смущение, откусывая в первый раз. После этого, однако, мне всё равно. От первых капель томатного соуса у меня на языке, у меня так быстро выделяется слюна, что во рту почти больно. С чесночным хлебом я могу справиться сама, так что я макаю его в соус и откусываю кусок прежде, чем он подносит к моему рту ещё одну вилку. Могу поклясться, никогда в жизни не ела ничего вкуснее.
— Ты более голодна, чем я думал, — говорит Пол.
Должно быть, я заглатываю еду, как голодная собака. Заставляя себя жевать медленнее, я промакиваю рот дешевой салфеткой.
— Извини.
— Не извиняйся. Это я виноват.
Пол чувствует себя виновным. Возможно, я могу это использовать.
— В этом здании есть душ? Или ванна? — Конечно, он развяжет мне руки, чтобы помыться. — Я ем как сумасшедшая и у меня ужасная причёска, держу пари, я выгляжу, как тасманский дьявол.
— Бывало и получше.
Ох. Я выразительно смотрю на него.
— Откуда ты знаешь?
— Я предполагаю.
Снова я напоминаю себе, что грубость Пола — это всегда разновидность честности. С прошлого вечера меня бросили в кузов, испуганную и связанную. Плюс, у меня недостаток сна. Надеюсь, я выгляжу лучше, чем должна в такой ситуации.
— Почему мне так долго не приносили еду? — спрашиваю я. — Ты получишь деньги если меня вернут в целости и сохранности, так? Умерла голодной смертью — это не в целости.
— Для того, чтобы человек умер голодной смертью, нужны недели. Жажда убивает быстрее, за несколько дней, — ещё одно сходство между
— Ты уже пообедал? Держу пари, ты любишь лазанью.
Он медлит.
— Все любят лазанью.
— Но ты её действительно любишь, — говорю я так невинно как могу, между пережёвыванием. — Держу пари, ты даже научился готовить лазанью.
Он не поражен, по крайней мере, этого не видно.
— Тебе нравится притворяться, что ты очень хорошо меня знаешь.
— У меня есть предчувствие в отношении людей.
— Вряд ли. Люди называют предчувствием на самом деле собственное видение или небольшие подсознательные догадки.
— Может быть, я основываюсь на них.
— Твоё подсознание никак не могло догадаться, что я люблю лазанью.
Я смеюсь. Пол так всегда делает, что что-то, о чём он серьёзно говорил на самом деле смешно, его лицо мрачнеет, он пытается улыбнуться, но у него никогда не получается. В такие минуты он чувствует себя уязвимым. Поэтому я быстро говорю:
— Ты всё правильно сказал. Все любят лазанью. Вот и всё.
— Это не всё.
— А что ещё может быть? — Он протягивает мне ещё один кусок, и я принимаю его, разговор плавно течёт во время того, как я ем.
— Я не знаю, — говорит он. — Но я не верю в предчувствие.
— А в сверхъестественные силы веришь?
Этим я заслуживаю взгляд такой же уничижающий, как взгляд моего Пола-учёного дома. Я решаю навести беспорядок в его рациональной голове, кроме того, после часов страха в связанном состоянии мне нужно напомнить себе, как много я знаю. Какая сила у меня всё ещё есть.
Поэтому я говорю:
— Например, мои предчувствия, или экстрасенсорные силы, тебе решать, они говорят мне что ты хотел пойти в жизни другим путем. Законным. Что-то большее, чем это, и значительнее. Я в частности думаю, что ты был бы хорошим… учёным.
Если бы ситуация была менее ужасна, выражение его лица было бы уморительным. Он кладёт контейнер и встает.
— Как ты могла догадаться, что я хотел… — его речь прерывается.
Как я могла об этом догадаться?
— Из того, как ты всегда анализируешь всё вокруг. Ты умён. Я догадалась об этом.
Пол ходит передо мной туда-обратно, его шаги гулко отражаются в этой маленькой, тёмной клетке.
— Кто-то рассказал тебе обо мне. Иначе ты никак не могла бы это узнать.
— Кто об этом знал, кроме тебя самого. Никто, держу пари. Ты нечасто открываешься людям, — это значит никогда и никому.
Он делает шаг назад, чтобы рассмотреть меня под другим углом.
— Что ещё говорит тебе обо мне твоё «предчувствие»?
Я помню, что я кричала Полу из последнего измерения. Эти слова были слишком интимными, слишком точными. На этот раз мои ответы будут просты. Но это всё равно будет то, что я люблю в нём.