Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
Шрифт:
Мы с Кэлом поссорились из-за недомолвок. Это было уже под конец отношений, когда проблемы становилось все труднее не замечать. Он обвинил меня в пассивной агрессии. Я обвинила его в трусости. Сказала, что мы застряли, не можем двигаться дальше, потому что он не хочет даже сказать родителям о моем существовании. Он ответил, что родители ему не указ, они не все решают в его жизни. «А вдруг ты обманывал меня?» — выпалила я тогда. «Мне иногда кажется, что ты ревнуешь», — выдал он. «Шутишь? Да пошел ты!» — в сердцах я швырнула на пол чашку с кофе. Она не разбилась, только
Потом я слышу звонок в дверь. Голоса. Так вот что значит — «приглушенный тон». Четыре пары ног на лестнице.
Они положат отца в гроб и заколотят крышку. Прижимаюсь лицом к коленям и обхватываю ступни руками. Чувствую собственную дрожь.
Стараюсь не слушать. Когда они уходят, я спускаюсь к себе в комнату и включаю телефон. Спустя некоторое время, после цепочки переадресаций, музыкальных пауз и «оставайтесь на линии», меня наконец соединяют с аэропортом Хитроу, отделом утерянного багажа. Я сижу на кровати, сжимаю-разжимаю край одеяла в кулаке. Простыни скучные, темно-синие. Отец всегда покупает что-нибудь в таком духе. Покупал. Меня скручивает от боли, будто кто-то продырявил мне грудь и влил туда свинец.
— Чем могу помочь? — Мужчина на другом конце провода говорит с роскошным нигерийским акцентом. Вот бы он почитал мне что-нибудь. Чтобы я лежала в кровати, натянув одеяло до подбородка, а он читал мне книжку. — Алло?
— Да, извините. Я насчет рюкзака.
— У вас есть идентификационный номер, мэм?
— Что, простите?
— Код, по которому можно найти вашу сумку, мэм. Он должен быть наклеен на обложку паспорта или какие-нибудь другие документы, которые вы предъявляли во время регистрации.
Я изучаю обои — колючие стебли розовых роз тянутся за мою кровать.
— Мэм?
— Нет. Нет, не думаю, что у меня он сохранился.
Мужчина на том конце провода вздыхает тихо, но достаточно долго, так что я успеваю услышать.
— Что ж, тогда давайте начнем с подробного рассказа о вашем рейсе.
Помню — сиденья в самолете были темно-синие, с небольшими подушечками на подголовниках. Помню — на ужин давали курицу в томатном соусе и рис. Помню — женщина в соседнем кресле была в желтом пиджаке с пуговицами, похожими на шоколадные медальки.
— У вас бывало так, что вы поругались с человеком, а потом он… не знаю… исчез? — говорю я.
— Мэм?
— И сейчас, когда вы вспоминаете о нем, то понимаете, что только и делали, что ссорились с ним. Или, по крайней мере, никогда не говорили ему самого важного. А теперь его больше нет, и уже ничего не поделаешь, правда?
Обвожу пальцем розу, пытаясь вспомнить, как же я выбрала эти обои — они ужасны.
— Мэм, если вы сообщите мне информацию о вашем рейсе и опишете сумку, я смогу…
— Это не важно.
— Но, мэм, я могу…
— Нет, правда, все в порядке, спасибо. Вы мне очень помогли. Спасибо за ваше терпение.
Спускаюсь по лестнице и иду по коридору к папиной комнате. Дверь закрыта.
«Алиса, ты же знаешь, что курить нельзя», — говорил отец всякий раз, когда я приезжала домой. Я смеялась и указывала на его собственную сигарету, а он отвечал: «Да, двойные стандарты. Но если серьезно, это же и правда вредно». — «Я знаю, пап». — «Я просто не хочу быть плохим отцом», — сказал он мне однажды, а я в ответ просто рассмеялась. Надо было сказать ему: «Ты хороший отец. И всегда им был».
Открываю дверь и делаю шаг. Шторы задернуты. Это бесит меня. Подхожу к тому окну, что возле кровати, и распахиваю его. Золотые вечерние огни. Вдруг я замираю, не решаясь открыть другие окна, но это все-таки проще, чем взглянуть на постель. Во дворе напротив стоит большая черная машина с хромированной отделкой. Кот миссис Уильямс сидит на подоконнике, смотрит на меня.
Постель пуста. Кто-то снял все простыни. Этого я не ожидала. Одеяло, сложенное в центре, похоже на облако с детского рисунка. На матрасе видны швы, плотная обивка по углам. Шесть подушек без наволочек лежат в изголовье. Зачем ему было шесть подушек? На краю одной из них — желтое пятно. Я не могу пошевелиться.
Когда его забирали, его уложили на носилки или сразу в гроб? Не понимаю, почему мне это интересно. Я не хочу этого знать. Но я хочу узнать. Наверно, на косяках остались следы: краску содрали, когда спускались по лестнице. Не хочу смотреть туда.
Стою возле кровати. Чуть сгибаю колени и чувствую твердый край рамы. Ложусь — и пружины впиваются мне в спину. Прямо надо мной на потолке — черная точка. То ли муха или паук, то ли просто пятнышко. Смотрю, не сдвинется ли оно. Нет, не шевелится. Значит, либо это пятно, либо насекомое умерло.
1. Оказаться таким, как мой отец.
2. Не суметь объяснить тебе это все.
3. Море. Я могу справиться с ним на береговой линии. Там можно снять обувь и шлепать по воде. Но вот дальше, где становится холодно и темно, мне уже страшно.
4. Быть взаперти.
5. Не найти верных слов.
6. Сон.
7. Смерть.
8. Собаки.
9. Никогда не найти тебя.
10. Отыскать тебя.
Антон разглядывает мой шрам. Я поворачиваю голову так, чтобы он не мог видеть тонкую молочно-белую полоску, которая тянется от правого глаза вниз, к уху. Около десятка людей сидят за столом. Пара человек еще спят. Леди Грейс уже ушла. Я поедаю кукурузные хлопья, которые начинают разбухать от молока.
Антон сидит напротив. Перед ним — большая чашка чая, полная миска овсяных хлопьев в сахаре и тарелка с горкой тостов. Он тычет ложкой мне в лицо, разбрызгивая молоко по столешнице.
— Что это? — спрашивает он, касаясь другой рукой собственной щеки.