Десятка Лоу

Ночь широко расплескалась по небу, и где-то там в ней протекала чья-то жизнь. Там, далеко. Здесь я была одна.

Я придвинулась поближе к костру. Ветер трепал слабое пламя. Люди говорят, ветер живой, он сворачивается кольцами между звезд, как гигантская змея. Кто я такая, чтобы говорить, что это ложь? Проведи столько времени здесь — начнешь слышать, как ветер разговаривает. Непрекращающееся еле различимое бормотание, которое началось за тысячу лет до моего рождения. Незнакомый язык, на который никто не обращает внимания, хотя достаточно одного его слова, чтобы стереть нас всех в порошок.

Порыв ветра плюнул мне

в лицо несколько песчинок. Я закрыла глаза; прячась от ветра, от яркого пламени, от пустоты вокруг, зная, что надо бы поспать, но страшась того, что могу увидеть во сне.

Мысли опять раскручивались, как маховик. Чем глубже я уходила в себя, тем сильнее они бурлили в черепной коробке, лезли наружу, цеплялись за каждую мелочь. Было бы величайшей неосторожностью снова привлечь их до того, как я попаду в Красный Лоб. Только короткий визит. Никаких сомнений, никаких вопросов, только да или нет. Только покупки, выпивка и обратно. Опять.

Я вздрогнула и натянула шарф повыше, под самую шляпу. Иногда я жалела о своих пышных вьющихся волосах, с ними не мерзли бы так голова и уши. Я нащупала сумку на бедре. Она была уже почти пустая. Шарики внутри холодны, и осталось их совсем чуть. Если дела будут идти так же плохо, скоро я останусь совсем без них, где-то вдали от всех. Тогда останется только упасть на песок и уже не пытаться поднять голову.

Шарик глухо стукнулся об зубы, когда я сунула его в рот. Звук треснувшего стекла остановил ручеек мыслей, утекающих куда-то в ночь. Я почувствовала, как резко повысился мышечный тонус, стоило стеклу раствориться в слюне и кислороду побежать по артериям. Воздух здесь, на Фактусе, разреженный, едва цепляется за поверхность планеты. Шарика недостаточно, это не похоже на вдох полной грудью из баллона на спине, но — хоть что-то. Что это за звук? Я напрягла слух, но ничего не могла услышать из-за потрескивающего костра. Показалось.

Я вытащила из сумки блокнот. Обложка уже порвалась, да и пустых страниц осталось немного, но приходилось пользоваться этим. Я придвинулась поближе к огню, вытащила огрызок карандаша из переплета и нашла свободный кусочек страницы.

«Хафса Геллам», — написала я, подведя черту под именем. «Ребенок Геллам», — написала я ниже, снова отчеркнула и продолжила: «Ребенок ребенка». Так я вообразила четыре несуществующих поколения, пока не уперлась в краешек страницы.

Потенциально восемь спасенных жизней. Если дочка Хафсы выжила, если она выросла и тоже родила ребенка, ну и так далее. Жизнь в городках нелегка и стоит дешево, но Хафса сильная женщина, да и ее дочь выглядела здоровой, когда мы распрощались… Я зажмурилась. Считается ли спасение одной жизни спасением следующих? Имею ли право записать восемь жизней на свой счет? Все равно это лишь капли в океане.

Открыв глаза, я сразу почувствовала, что не одна, и вгляделась в темноту за костром. Что-то там было.

Это явились они.

Я не видела их, но чувствовала. Волоски на руках встали дыбом, нервы напряглись словно стальные струны. Они окружили меня.

— Что вам надо? — прошептала я.

Завыл ветер. Он вытягивал шершавый язык, вылизывая влагу из глаз, ластился, словно кот. Но это лишь ветер. Они не шевелились.

— Что вам надо? — переспросила я.

Разговаривать бесполезно, я знала. Они не услышат моих слов. Даже неясно, пользуются ли они словами. Слова — это кожа, которая не дает вырваться страху, сидящему глубоко в кишках. А у них нет ни тел, ни страха.

Не знаю, поняли они меня

или нет, но в воздухе что-то изменилось: они подступили ближе, и сердце забилось в бешеном темпе. Они перехватили мои чувства и, растягивая их за пределы возможного, потянули куда-то на восток, где ждало нечто — нечто горячее, острое, требующее немедленного внимания.

Сознание немедленно восстало и катапультировало меня обратно, в тело. В голове осталась лишь мешанина образов: холодный металл, рвущий плоть, боль на крыльях черных птиц, окровавленная фигура…

Открыв глаза, я обнаружила, что лежу на земле, шляпа скатилась с головы. В темноте за костром — никого, голая пустая ночь. Ушли они? Невозможно понять. Они никогда по-настоящему не уходили, потому что их никогда по-настоящему не было рядом.

Но уйдя, они оставили твердую убежденность: там, на востоке, за плато, меня что-то ждет. Я подняла голову к небу и успела увидеть объятый ярким пламенем корабль, падающий на землю.

Остаток ночи ушел на то, чтобы добраться до места крушения. Зарево пожара окрасило горизонт в цвет свежеразделанного мяса. Я выжимала из мула все, но машина вяло переваливалась с дюны на дюну и не держала курс из-за порывов ветра, скрипя от песка в механизмах. Когда наконец пахнуло горелым, ночь уже отступала, а ветер слабел, уходя вслед за темнотой в другое полушарие.

За свою жизнь я повидала множество кораблекрушений, но такого еще не видела: корабль сгорел полностью, дотла, яростное пламя превратило песок в стекло. Невозможно было определить, как он выглядел и сколько душ встретило на нем столь яркий и жестокий конец. Когда колеса захрустели по обломкам, я остановилась, пытаясь обнаружить хоть какой-то признак жизни. Нельзя здесь задерживаться надолго. Зарево неминуемо привлечет падальщиков вроде Ловцов уже в ближайшие пару часов. Я пнула ботинком оплавленную землю. Откуда здесь вообще взялся этот корабль? На сотни миль вокруг ни одного порта, только разбросанные по Пустошам поселки. Ошибка навигации? Я взглянула вверх, в сереющее небо. Откуда он падал? Спешившись, я подошла к краю кратера и глянула вниз. Жар опалил лицо. Искать что-то здесь бесполезно, одни почерневшие обломки.

Я пошла прочь, но меня вдруг рвануло на восток, кишки словно скрутило. Снова стремительно накатили отрывочные видения: кровь из горла, черные птицы, холодный металл… Они явно не закончили со мной.

Сплюнув, я выпрямилась и направилась точно на восток, навстречу поднимающемуся солнцу.

Заря в Пустошах удивительно красива, но за такие виды нужно платить высокую цену: постоянные голод, холод, одиночество и подступающее безумие. Немногие готовы ее платить.

Я оплатила эти рассветы, оплатила многократно, но сейчас, когда на небе, как чернила на шелковой бумаге, распускались краски, не обращала внимания на эту дикую красоту. Под ногами тянулась глубокая борозда, в конце которой у покореженных остатков эвакомодуля на песке лежали две неподвижные фигуры.

Те несколько секунд, которые понадобились, чтобы подойти к телам, я пыталась бороться, заставить себя развернуться и побежать обратно к мулу, закутаться поплотнее и ехать куда глаза глядят, оставив выживших умирать здесь. Все втуне. Они знали, что я так не поступлю, знали, что приму решение сразу, только увидев тела.

Подойдя поближе, я замедлила шаг и положила руку на висящий на поясе нож. Банды вроде Ловцов частенько используют тела в качестве приманки.