Десятый круг ада

Андрюхин Александр А.

– Так вы говорите, что все слышали?
– подал голос банкир.
– А разве вы имели права устанавливать микрофоны?

– Когда дело касается государственной безопасности, тут уже не до выбора средств. Поймите меня правильно, Валерий Дмитриевич! Совершено восемь убийств, причем людей, которые тем или иным образом могли воздействовать на экономическую ситуацию страны. Это не просто убийства, это тщательно спланированные акции, направленные на ликвидацию определенной категории промышленников. И во всех случаях замешана ваша дочь. Понимаете? Во всех восьми случаях наблюдалась одна и та же картина: после того как в каком-либо регионе возникал

интересный проект по выводу его из кризиса, всегда появлялась она - в кожаной куртке, на мотоцикле. Через несколько дней автора этого проекта убивали. Причем свои же. Причем по каким-то ничтожным бытовым мотивам. Самое странное, что все убийства раскрываемы. Убийцы найдены и осуждены. Но это только верхушка айсберга. Все не так просто, Валерий Дмитриевич. Если посмотреть внимательней, во всех этих преступлениях наблюдается удивительная закономерность. Взять хотя бы Симбирск девяносто четвертого года.

Быстрицкий вздрогнул и поднял на полковника красные глаза.

– В это время я там был.

– Тогда вам не нужно объяснять, что такое Симбирск. Это самый отсталый город во всей России. Не правда ли? Таковым он остается и по сей день. А из-за чего? Из-за кондовости местной администрации, которая сама ничего не умеет и другим не дает. Согласны?

Банкир кивнул.

– Ну, вы как человек, имеющий дело с финансами, - продолжал Кожевников, - не можете не знать, что инвестиции не даются под отдельные абстрактные проекты. Инвестиции дают под конк ретного человека. Спускать средства на развитие области под гарантии местной администрации - это все равно что закапывать их в землю. Но в то время в Симбирске был человек, под которого один внебюджетный фонд намеревался скинуть значительную сумму на развитие промышленности. Вот в это время и появилась в городе Софья со своей командой...

– Кто же этот человек?
– вяло поинтересовался Валерий Дмитриевич.

– Некий Юрий Маскитов. Слышали?

Глаза банкира выразили высшую степень удивления.

– Не только слышал, но и имел с ним дело, - произнес он хмуро. Уверяю вас, это редкий ублюдок.

– Ублюдок, говорите, - сощурился полковник.
– А в Москве для него, между прочим, уже готовили предвыборную команду для выдвижения в губернаторы.

Быстрицкий зябко передернул плечами.

– Не только никогда не слышал об этом, но и предположить не мог! Это высшей степени идиотизм. Чем же он завоевал такое доверие в столице?

– Умением быстро оборачивать капитал.

Банкир долго с недоверием смотрел полковнику в глаза.

– Всех людей, способных быстро оборачивать капитал, я знал. Их можно сосчитать по пальцам. Они все были клиентами моего банка. Маскитов к ним не относился. Более того, мне никогда бы в голову не пришло дать ему кредит. На что? Он не был промышленником и не был предпринимателем. Он был простым бандитом. И все это знали. Кстати, какую отрасль в Симбирске намеревался развивать Маскитов?

– Ну, о таких подробностях я не информирован, - развел руками полковник.
– Это мне не важно. Мне важно знать, кто стоит за вашей дочерью. Что это террористическая организация с явно политическим уклоном, а не простая криминальная группировка, это я понял давно. Но мне не понятно, какие цели она преследует.

– По-моему, вы преувеличиваете, - пробормотал Быстрицкий, думая о своем.

– Я был бы счастлив, если бы я действительно преувеличивал. Но факты вещь упрямая. Кстати, вы так и не ответили мне, что вы думаете

по поводу того, что в теле вашей дочери как бы находится душа Зинаиды Полежаевой?

Быстрицкий метнул негодующий взгляд на следователя.

– Девочка бредила. Неужели вам не ясно?

– Мне многое в этой истории не ясно, - покачал головой Кожевников. Из того, что она рассказывала, многое подтвердилось. Вчера вечером мне звонили из Симбирска: сотрудники УВД извлекли из-под Свияжского моста мешок с останками женщины. Предварительные данные не опровергают того, что эти останки принадлежат пропавшей Полежаевой. Хотя это не точно. Криминалисты ещё работают. Так что ваша дочь если и бредила, то как-то правдоподобно, что ли...

Банкир настороженно посмотрел на полковника.

– Значит, вы полагаете: все, что говорила она, чистая правда?

Полковник отрицательно покачал головой.

– То, что дух Полежаевой перешел в тело вашей дочери, правдой быть не может. Это возможно только в американском сериале "Секретные материалы". Если я напишу такой же отчет, какой каждую серию пишут работники американских спецслужб, что, мол, "подобное явление человечество ещё понять не в силах", меня выкинут из органов. Нет. Это её фантазии. Я даже догадываюсь, зачем ваша дочь все это насочиняла. Чтобы для вас навсегда остаться чистой и непорочной...

– Нет. Не то вы говорите, - перебил Быстрицкий.
– После того как она разбилась и я, придя в больницу, взглянул ей в глаза, то ужаснулся: они были совершенно взрослыми. Я ещё тогда обратил внимание на то, что она вела себя со мной настороженно, как будто видела впервые. И мать свою она больше месяца не могла назвать "мамой". А когда назвала, так её всю перекосило. Тогда я это объяснял тем, что девочка стукнулась головой. Но сейчас начинаю понимать... Черт его знает - начинаю ли?

Банкир впал в чрезвычайную задумчивость. Полковник тоже замолчал, с тревогой вглядываясь в собеседника. После неловкой паузы он произнес как можно мягче:

– Понимаю ваше состояние, Валерий Дмитриевич. Вам сегодня нужно собраться с мыслями, расслабиться, отдохнуть. Идите домой. А завтра мы за вами заедем. Вы все-таки должны спросить у нее, где она столько лет была и чем занималась.

– Да, вы правы, - тихо произнес банкир, поднимаясь с места.
– Мне сейчас нужно побыть одному. До свидания. Домой за мной не заезжайте. Лучше на работу.

Быстрицкий вяло пожал Кожевникову руку и какой-то унылой старческой походкой поплелся на выход. "Здорово он сдал за эти два дня", - подумал полковник, проводив его взглядом.

А дома банкир снова бок о бок сидел со своей второй половиной перед телевизором и за весь вечер не произнес ни звука. Супруга несколько раз пыталась начать разговор, но супруг только отмахивался. Если вчера он ещё мучился сомнениями: рассказывать или не рассказывать жене о дочери, сегодня он твердо знал, что просто обязан утаить эту трагедию от жены. Чем больше молчал банкир, тем отчетливей вспоминал те первые дни, когда Софью привезли из больницы. А ведь точно: она путала комнаты, изумлялась обстановке, платьям, кухне. Она неуверенно пользовалась столовыми приборами, пыталась сама прибираться в комнате, хотя у них всю жизнь была домработница. Много чего странного вспомнил банкир за вечер. Но когда утром снова шагнул в её палату, все его сомнения мгновенно улетучились. На больничной койке лежала именно она - его до боли родная дочь. Она улыбнулась виноватой улыбкой, и он поцеловал её в щеку.